Ее сверстницу-односельчанку, которую в 1943 году собирались угнать в Германию, заманили под Киевом в какой-то дом, забили, как скотину, а потом сбыли в трактир, где ее мясо подавали в виде шницеля и гуляша. Мясо было тогда редкостной снедью, каждый был рад урвать кусочек.
Во время войны один поляк был публично повешен на улице крестообразного в плане Патерниона за то, что обрюхатил уроженку Каринтии. Женщине сделали аборт. Всех иноземцев обязали присутствовать на месте казни. Но Варвара Васильевна не пошла.
В деревне на горе повесилась старая, третируемая многими односельчанами батрачка. Это произошло, когда кто-то из домашних, благоволивший к этой женщине, взялся починить водопровод, умышленно поврежденный соседом, который задорого продал ей домишко и хотел задешево его выкупить. Внук старухи, увидев ее висящей на кухне, выскочил на улицу и с криком: «Бабушка повесилась! Бабушка повесилась!» — побежал вдоль домов. Когда любопытный сосед сунулся было в дом, чтобы посмотреть на удавленницу, на пороге появился сантехник-доброволец и со словами: «Никогда не заходите в этот дом. Вам тут делать нечего» — преградил ему дорогу.
Одна крестьянка сильно недолюбливала своего старшего сына, которому, по крестьянскому обычаю, должна была отойти усадьба. По наущению матери его зарубили топором два его брата, чтобы все владение мог унаследовать ее любимец, младшенький. Они сумели убедить полицию и суд, что содеянное — результат необходимой самообороны. По словам гробовщика, который снимал мерку с уже умершей детоубийцы, он бросил ее в гроб, как полено в топку. Когда покойницу положили в катафалк, загремел гром, и небо рассекали такие молнии, что казалось, гора и долина вот-вот загорятся от вспышек синего огня. «С тех пор, — сказала Варвара Васильевна, — я и на курицу не могу топором замахнуться».
«Фрау Кобау, — продолжала Варвара Васильевна, — на втором этаже подавала отцу кофе, а дочь была внизу, на кухне, возле водопроводного крана, тут молния пробила крышу, и мать с дочерью упали, точно пронзенные одной стрелой. Все три дня, пока они лежали рядом на гробовом помосте, опять бушевала страшная гроза. А утихла она, как только обеих покойниц закопали в землю».
Варвара Васильевна вспомнила об одном батраке — конюхе, который ютился в убогой лачуге при конюшне. Сидя в своем закутке, он ухитрился повеситься на дверной ручке. «Ума не приложу, как можно повеситься на этой штуке! Прямо загадка какая-то, потому, наверное, это самоубийство и не выходит у меня из головы…»
Графиню фон Милльштатт, уже в гробу, ненароком оживил на семь лет могильщик. Он хотел снять с нее золотые кольца, но они так срослись с мясом, что ему пришлось отрезать пальцы графини. Она привстала в гробу и начала разглядывать свои отсеченные пальцы.