– Ты думаешь, что только Бог может увидеть душу, Розмари? – допытывался Дориан. Он положил руку на раму картины в углу.
Розмари не знала, что ответить. Она только сильнее закусила губу.
– Да перестань ты это делать, это сводит меня с ума! – внезапно воскликнул он.
Розмари отпустила губу. Да, она еще сохранила власть над ним – его реакция была тому подтверждением.
– Прости, – сказала она, раздумывая, как ответить на его вопрос. – Да, только Богу дано увидеть душу. Все это знают.
Дориан засмеялся. Его смех тоже был другим. Казалось, что он только неумело играет роль, неспособный уже ни страдать, ни радоваться.
– Подними это покрывало, и увидишь мою душу, – произнес он.
Розмари взглянула на полотно. Это очередной загадочный способ соблазнить ее?
– Дориан, что происходит? – спросила она.
– Что – не хочешь? Не хочешь, да? – закричал он, наступая на нее. – Тогда я сам это сделаю! – Он сорвал покрывало и бросил его на пол.
Она почувствовала, что ее сердце сейчас выскочит из груди. Розмари услышала, как вскрикнула от ужаса, но не могла произнести ни слова. В неясном свете на нее смотрела с холста отвратительная маска.
– Господи боже!
Она подняла лампу и поднесла ее к картине. В левом углу она разглядела свои собственные инициалы, выведенные красным. Но что это за отвратительная пародия, ужасная насмешка?! Она не могла написать такой портрет – никогда бы не стала писать такого уродливого старика. Она была уверена в этом, и от пронзившей ее ужасной догадки кровь застыла в жилах.
На портрете еще можно было разглядеть следы былой красоты Дориана Грея – золотистый оттенок поредевших волос и рисунок губ. В безразличном взгляде серых глаз еще была притягательная сила. Благородство сохранилось в линии точеного носа и высокой шеи.
– Что это? – в ужасе воскликнула она.
– Не узнаешь? – произнес он, меряя шагами комнату. – Много лет назад, когда я был еще совсем мальчиком, ты встретила меня, завлекала своей лестью и научила восхищаться собственной красотой. А потом познакомила со своей подругой, Хелен Уоттон. Она разъяснила мне значение молодости, а ты написала портрет, который открыл мне ценность красоты. В безумном порыве я взмолился о чем-то, ведь ты зовешь это молитвой, – и до сих пор не знаю, жалею ли об этом или нет…
– Я помню! – воскликнула Розмари. – Я навсегда это запомнила! Но это невозможно.
Она беспомощно огляделась в поисках объяснения, каким бы нелепым оно ни оказалось. «Это сырость. Плесень разъедает краски. Или краски сами содержат в себе какой-то ужасный яд. Ведь это невозможно!» – думала она.