Дориан набросил покрывало и задумался, куда поставить портрет. Чердак! Там была его старая классная комната, в которую он не заходил уже четыре года. Эту просторную комнату дядя Келсо отвел своему племяннику. По странной прихоти чувств он не любил Дориана, несмотря на расположение, которое питал к его матери, и старался держать его от себя подальше.
– Виктор! – позвал Дориан, стараясь придумать причину, чтобы отослать его из дома.
– Сэр? – лакей появился из темноты, смиренно склонив голову.
– Завтра будет очень жаркий день, маки срочно нужно полить, я не хочу, чтобы он завяли от зноя, – это был единственный предлог, который он смог изобрести. Виктор всегда очень заботился о саде.
– Но, сэр, – начал Виктор, улыбаясь своей угодливой улыбкой. – Я проверил клумбы сегодня утром, земля еще влажная после дождя. Напротив, слишком влажная почва может навредить цветам.
– Виктор, – строго сказал Дориан. – Я занимаюсь маками всю свою жизнь. Это был любимый цветок моей матери! Она умерла, когда я был ребенком, и желтые маки – единственное, что может напомнить мне о ней. Я не хочу ими рисковать. А теперь ступайте. Я ценю ваш совет, но не считаю нужным воспользоваться им. Наберите воды и полейте цветы.
– Конечно. Прошу прощения, сэр, – Виктор поклонился и вышел.
Дориан подождал, пока хлопнет входная дверь, и побежал наверх. В самом конце коридора висела ржавая цепочка. Он дернул за нее, и открылась темная, в пятнах плесени лестница. Комната мало изменилась. В углу стоял огромный итальянской работы сундук, крышка которого была расписана фантастическими узорами, а позолоченные металлические крепления потускнели от времени. Ребенком он часто прятался в этом сундуке. В шкафу сатинового дерева лежали старые учебники с загнутыми уголками. Напротив, на стене, висел старый фламандский гобелен, на котором выцветшие король и королева играли в шахматы в саду, а мимо тянулась вереница сокольничих, на рукавицах которых сидели птицы с клобучками на головах. Он так живо помнил все это. Каждое мгновение одинокого детства явственно вспомнилось ему. Ему показалось кощунством хранить портрет в этой комнате, которая помнила его незапятнанную мальчишескую чистоту. Как мало он задумывался о том, что предстоит ему в будущем!
Но в доме не было места более подходящего, чтобы спрятать картину от любопытных глаз. Лицо под этим пурпурным покрывалом могло превратиться в одутловатое, порочное лицо животного. Никто не должен был стать свидетелем этого! Он сам не хотел смотреть больше на этот портрет. Зачем ему наблюдать разложение собственной души? Он сохранит молодость – этого достаточно. И разве не будет его душа становиться прекраснее оттого, что он посвятит свою жизнь любви к другому живому существу? Разве не сделает его чище эта любовь? Конечно, возникнет некоторое затруднение, ведь Розмари начнет стареть и покрываться морщинами, в то время как он будет пребывать в расцвете юности, но это не помешает им создать семью, родить детей и завести собак. Возможно даже, это поможет ей легче пережить возрастные изменения. Современная медицина не стоит на месте, и к тому времени появятся лекарства от старения, хотя вряд ли это будет что-то, переносящее разложение души на холст, но все же. Нет причин, по которым он в будущем должен будет стыдиться картины. Может быть, однажды прекрасную линию губ перестанет искажать жестокая усмешка, и он сможет явить миру портрет, написанный его возлюбленной.