Что это — чёрствость характера, холодное равнодушие к больной матери, к сыну с довольно нелестным, пусть даже шутливым именем Герострат? Или взглянуть в лицо столь суровой реальности нелегко, поэтому он старается при малейшей возможности о ней забыть? Может, наоборот, это поведение стойкого человека, не забывающего в любой сложной ситуации о самом главном? Позвольте, но ведь речь идёт о каком-то конфликте в одной из десятков тысяч школ… Ведь в них ежедневно, ежечасно возникают конфликты, каждая школа, каждый класс — кратер действующего вулкана.
— …. однако вы расставили знаки препинания, без которых немыслимо прочесть сложное предложение. Благодарю, — прикладывает он руку к груди.
19 июня, суббота.
— Ну как, Галя, сдала? — встретила меня нахмуренная Анна Феодосьевна.
— М-м.
— Чего мычишь? Да или нет?
— На пять.
— Обманываешь? — изучает меня хозяйка.
— Ну честное слово.
— Почему же у тебя такой кислый вид?
Вид у меня был наверняка далеко не весёлый. По дороге к Репинскому переулку я всё думала о разговоре проректора Шамо с Багмутом. Перед моими глазами стоял беспомощно вздыхающий Трофим Иларионович, а в ушах звучали слова: «Неважно. Врачи всё настойчивее требуют обследования…» Проректор сказал «посоветуемся». С кем? С тем, кто временно возьмёт опеку над мальчиком, который, нетрудно догадаться, орешек твёрдый: Герострат сбежал из пионерлагеря. Лидия Гавриловна опасно больна: «Врачи, Трофим Иларионович, не всегда ошибаются…»
Почему профессор Багмут не устраивает свою личную жизнь? Правда, на этот вопрос я могла ответить ещё года два назад словами Оксаны: «Он очень любил свою жену. О, сколько дам, девушек готовы были отдать ему своё сердце — ноль внимания! Ушёл с головой в работу и — всё. На институтских вечерах, бывает, забьётся в укромный утолок и наблюдает себе тихо, как вокруг кипит жизнь вне истории педагогики…
И опять — беспомощно вздыхающий Багмут, звон в ушах: «Неважно». Вот с каким настроением явилась я на Репинский, вот почему чуткая Анна Феодосьевна решила, что я срезалась на экзамене.
Не успела застегнуть лёгкий ситцевый халатик, который пошила в самый канун отъезда, как на столе зазвонил телефон.
— Анна Феодосьевна, — позвала я хозяйку, возившуюся на кухне.
— А ты на что? — бросила старушка, шаркая шлёпанцами.
— Так не меня же…
Взгляд у моей хозяйки, если она чем-то недовольна, становится острым, режущим, и хотя знаешь, что никакая беда тебе не грозит, что строгость напускная, всё равно невольно сжимаешься.
— Слушаю, — произнесла важно, чуть ли не по слогам, Анна Феодосьевна. — Добрый вечер. Пожалуйста, не беспокойтесь, мы ещё не легли. Спасибо. Травками, одними травками лечусь, химии не признаю. В магазин, прогулочка, телевизор, книжонка, когда глаза не болят… О нет! Не люблю жалоб пенсионеров, охов, вздохов… Послушаешь, одуреть можно, ей-богу! Пришла. Пожалуйста, почему бы нет? Галя, Шамо, — приглашает меня жестом к телефону тётя Аня. — Проворнее!