Он как бы весь преобразился. Точно сказать, что стряслось с профессором в тот момент, не берусь, в одном лишь уверена: моё «а ведь надо» проложило дорожку в этот комсомольский парк, к скамейке, на которой сейчас сижу как на иголках.
Багмут-старший назначил мне это свидание.
Вечерний ветерок морщит озеро, искажая отражения золотисто-розовых облаков. На берегу застыли тёмные человеческие фигурки — рыбаки. Удивительным терпением и выдержкой обладают они! Любопытно, смогла бы я просидеть целый день с удочкой и ждать, пока клюнет глупенький карасик? Сомневаюсь. У меня совершенно другая натура, я ужасно непоседливая. Недаром мой отец однажды сказал, что я ему напоминаю ртутный шарик. Правда, он тут же счёл нужным добавить: «Хотя иногда по усидчивости Галка превосходит самых упрямых учителей». Он имел в виду маму и, конечно, себя.
У того берега озера, в чёрной водяной глади отражаются белыми змейками несколько молодых берёзок… И в лесу вблизи Тумановки есть берёзовая роща. Как-то раз — я тогда ещё ходила во второй класс — мы с отцом отправились смотреть «тихий праздник цветения берёз».
Домой мы вернулись усталыми и счастливыми.
Я любила свой дом. В нашей хате всё говорило о скромности, непритязательности хозяев. Старая мебель, ситцевые занавески, жестяной абажур, даже старомодные ходики с гирями, какие теперь редко встретишь и в антикварном магазине. Зато — уйма книг. Толстой, Шевченко, Леся Украинка, Горький, Фадеев, Гончар. И музыкальные инструменты — баян, скрипка, гитара… Ноты, стопки пластинок.
Помнится, особенно мы любили весеннюю пору. Отец, бывало, говорил, что на рассвете слышит, как синичка клювом постукивает в наше окно, приглашает нас всех на улицу. Ему и в слякотную, промозглую пору мир был мил, так как он всегда находил необычное в обыденном. Это чувство любви к природе развилось во время воины, на фронте, где поминутно рядом с Жизнью шагала Смерть. Ничего удивительного! Земля, впитавшая хоть несколько капелек твоего пота, а что уже говорить о крови, становится тебе самой родной, самой любимой, самой прекрасной.
— Добрый вечер, Галина Платоновна.
Трофим Иларионович. Уф, наконец-то! С букетиком герберы… Тот же тёмно-серый костюм, в том же серобелом галстуке, в тех же жёлтых туфлях с царапинкой на правом носке.
— Приношу извинения, рассчитывал на такси и…
— Ничего, ничего, — протягиваю сонным голосом.
Другой бы на месте Багмута прыснул мне в лицо:
«Послушайте, не притворяйтесь», а Трофим Иларионович лишь усмехнулся той улыбкой, из-за которой, по совету тёти Ани, его следовало бы выставить в витрине с сигнализационным устройством…