Директор, издали вижу, подходит к зданию правления колхоза. Ему кланяются, руку пожимают. Трудно сегодня быть героем современников. В Сулумиевке теперь людей со средним и высшим образованием немало.
Чтобы служить таким примером, надо обладать особо высокими качествами. Павел Власович знает: за его трудом, за его личной жизнью следят все и судят о нём придирчиво — да, придирчиво! — строго и бескомпромиссно. Все. Взрослые, дети и вон те, которых сегодня торжественно принимали в школьную семью. Они ещё совсем маленькие. Притаившись за жиденькими оградами, они шустро и бесшумно, как белочки, перебегают из одного двора в другой. Завтра эти новобранцы под руководством Суходола начнут пробивать просеку к высотам науки.
18 сентября, суббота.
Руслан взял удачный старт: в классном журнале — ни одной двойки, в мастерских трудится неплохо и на стройке делает успехи. Радуется мальчик и весточкам из дому, хотя это скрывает от меня. К слову, в Сулумиевке никто не получает столько писем, сколько мы с Русланом.
Мальчик, пробежав глазами письмо отца, откладывает его в сторону, а со мной делается что-то невероятное. Я своё ещё не читала, а воображение уже разыгралось. Волнуюсь, переживаю. Что со мной происходит, что происходит? Неужели я влюблена? В кого?! В профессора Багмута? Смешно! Он мне, конечно, правится, не без того; побеседует с тобой, прочтёшь его статью, письмо — чувствуешь, будто получил какой-то заряд чистоты, веры. Но при чём тут любовь?
Это какая-то особенная привязанность, назовём её душевной. Что касается любви, то я ещё никого не любила, не испытывала такого чувства, которое можно было бы сравнить с поэзией и солнцем…
Каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут назад я торчала у окна, ждала тётю Лину, а когда та, наконец, показалась и стала открывать калитку, сердце моё остановилось. Сейчас, подумала, тётя Лина протянет два письма и непременно с весёлым лукавством скажет: «Сурприс, Галина Платоновна».
Сумка почтальонши, обратила я внимание, имеет три отделения: то, что побольше, — для газет, журналов, бандеролей, среднее, в этом я почему-то уверена, — для писем радостных, третье — для печальных. Два года назад я получила горькую весть о болезни отца именно из третьего…
— Галина Платоновна, вам сурприс, — подаёт мне письмо тётя Лина.
Одно, только мне. Внутри у меня всё замирает, но прикидываюсь спокойной, равнодушной. Опускаю со скучающим видом плотный продолговатый конверт в боковой карман халата.
— Спасибо, тётя Лина, — благодарю и, не успев переступить порог, уже распечатываю конверт. — Итак, Трофим Иларионович, о чём вы? Отклик на несколько осторожных похвал в адрес Руслана?