– Врёт он всё, – хмуро подытожил лейтенант. – Сам и поубивал всех, из-за съестного. А потом и поджёг, заметая следы…. У-у, будь моя воля, расстрелял бы!
– Ладно, – вмешался Сизый. – Расстрелять его всегда успеем. Ты, Сом, мне вот что скажи. Не было ли в этих иностранных стрелках странностей каких? Может, вели себя как-то неправильно? Ты же в законе, такие вещи сразу просекать должен.
Заёрзал Сомов на табурете, словно смущаясь чего-то, наконец, выдавил из себя:
– Дык, понимаешь, мне тут одна мысля покою не даёт. Ещё тогда мне показалось, что они очень уж громко между собой разговаривали, словно для меня специально. Будто заметили меня, но убивать не стали, чтобы я потом про них всем рассказывал. Может быть такое?
На этом беседу с Сомовым и закончили. Отправили обратно в камеру, пообещав разобраться во всём, если что – посодействовать смягчению участи.
Вернулся лейтенант, Сомова отконвоировав, объявил:
– Ко второму-то ножками придётся пройтись, он буйным иногда бывает, поэтому предосторожность соблюдать приходится.
Прошлись: камера была на две части разделена, перед решёткой стояли стулья для посетителей, за решёткой на койке человек сидел. Совсем обычный – длинноногий юнец с прыщавой физиономией и причесоном под полубокс.
Стенки в камере рисунками были завешаны, на всех рисунках – подснежники изображены: простым карандашом и красками акварельными, поодиночке и многочисленными группами.
– Вот, – лейтенант доложил. – Уже несколько месяцев цветочки рисует. Что, интересно, дальше-то делать станет? Его, кстати, Пашкой кличут, по фамилии Мымрин.
А юнец на лейтенанта посмотрел и продекламировал, серьёзно так, с выражением:
Подснежники, как прежде, по весне вновь расцветут —
Всем бедам вопреки.
Но не дано их больше видеть мне.
Как не дано любить…
– Во дела! – удивился лейтенант. – Не иначе, это ваше появление так на него повлияло, раньше он стишками не баловался.
– Здравствуйте, Паша, – начал, как было заранее оговорено, Банкин. – Красивые у тебя цветочки получаются, душевные. Весну, наверно, любишь?
– Люблю, – покладисто согласился душевнобольной. – Холодно там очень было, на Белой. Это река такая в высоких сопках. Февраль уже кончался. Ужасно холодно было: минус тридцать пять, минус сорок. Снегом всё завалило, метра на два. Так весны хотелось! Так хотелось…. Подснежники каждую ночь начали сниться. А тут ещё этот появился, Чёрный…, – юноша замолчал, пугливо озираясь по сторонам.
– Чёрный – он кто? Какой из себя? – осторожно поинтересовался Ник.
– Кто? Не знаю. Какой из себя? Чёрный, страшный, большой очень. Ещё воняет от него тухлятиной. Как завоняло, значит и он где-то рядом. Оглянёшься по сторонам – вон, на вершине сопки сидит, на буровую пялится. Выстрелишь в его сторону, так, без прицела, испуга ради, – уходит. Медленно уходит, без испуга, не торопясь. – И добавил неожиданно: – А подснежники-то, они на крови растут. Гадкие цветы, со смертью дружат…