— Не помню. Вроде бы нет.
— Тогда откуда он узнал?
Брогеланд в задумчивости останавливается.
— Может, они договорились при личной встрече, откуда мне знать.
— О чем? Стефан никак не был связан с ее фильмом.
— Нет, я не знаю. Понятия не имею. Каким-то образом узнал. Но теперь это нам уже никогда не выяснить.
Хеннинг молча кивает. Этот вопрос не дает ему покоя. Ему не нравятся мозаики, в которых не хватает кусочков. Поэтому он будет сидеть и смотреть на эти пустоты, не отрывая взгляда.
— Ну и денек у тебя выдался, — говорит Брогеланд, после того как они прошли несколько метров в случайном направлении.
— О чем ты?
— Это дело. Но ведь это твой стиль, да? Ты любишь солировать?
Хеннинг поднимает глаза на Брогеланда и думает, откуда взялся такой тон.
— Что у тебя на уме?
— Йерстад рассказал мне о нигерианках, — произносит Брогеланд, поворачиваясь к Хеннингу. Улыбка исчезла с его лица. — Йерстад рассказал о материале, который ты написал. Об интервью с преступником.
Хеннинг кивает, улыбаясь. Ох уж этот Йерстад.
— А Йерстад рассказал тебе всю историю?
Он медлит, чтобы посмотреть на реакцию Брогеланда. Тот невозмутим.
— Он тебе сказал, что я взял интервью и предоставил тому парню возможность высказаться публично при одном условии?
Наступает неестественная пауза.
— И при каком же?
— Что он прекратит убивать нигерианских женщин и вообще прекратит убивать. Потому что полагать, что полиция в состоянии уничтожить проституцию на улицах Осло, — это утопия. Это то же самое, что просить детей не есть сладости по субботам. Ведь недаром профессию, о которой идет речь, называют древнейшей. Йерстад сказал, скольких женщин убил этот парень после интервью?
Брогеланд не отвечает.
— Нет, вот именно. И я никак не мог сдать его полиции, потому что никогда с ним не встречался. Мы два раза разговаривали по телефону, и оба раза он звонил мне. Я не задавался целью отследить, откуда он звонит, потому что был уверен, что эта информация никуда меня не приведет. Ну а пару месяцев спустя его поймали. Попался на чем-то другом.
Хеннинг живо представляет себе Арильда Йерстада, вспоминает, как они ссорились, очевидную антипатию и недовольство в его глазах. Даже невзирая на то, что я полон предрассудков, думает Хеннинг, по сравнению с Йерстадом я дитя малое.
— Хорошо, я…
— Да наплевать.
— Но я…
— Йерстад не любит журналистов, Бьярне, и я почти уверен, что меня он любит меньше всех. Так сложилось.
— Нет, но я…
— Оставь. Это неважно.
Брогеланд стоит, не отводя от него взгляда. Потом молча кивает.