В пять часов Энгельс был свободен. Лишь иногда, если устраивались ночные марши, его держали в полку весь вечер.
Он привёз с собой очерк «Скитания по Ломбардии», который закончил как раз перед Берлином. Этот путевой очерк он хотел напечатать в «Атенее», самом остром младогегельянском журнале.
В мундире бомбардира он заявился в журнал.
— Вы уже пробовали печатать где-нибудь свои произведения? — с сомнением спросил редактор, толстенький коротышка лет тридцати.
— Да, естественно.
Редактор бегло просмотрел рукопись.
— Освальд, — прочитал он. — Освальд из «Телеграфа»? Это вы?
— Я. — Фридрих улыбнулся.
— Так что же вы мне сразу не сказали! — Редактор даже вскочил. — Я помню все ваши статьи, но никак не думал, что вы так молоды, да ещё и на королевской службе… Рад с вами познакомиться, меня зовут Мейен.
Фридрих быстро сошёлся с кружком молодых художников, поэтов, приват-доцентов и журналистов. Если он был свободен днём, то шёл к ним в «красную комнату» кондитерской Штехели или в «кабинет для чтения» Бернштейна. Вечером они встречались в кабачке «Старая почта» на улице Почты или в других подвальчиках, которых было множество в центре Берлина.
Они глотали иностранные газеты и журналы, находили ошеломляющие новости, тут же писали корреспонденции в свои газеты — те выходили за пределами Пруссии и прусским цензорам были неподвластны.
Фридриха всюду ждали, его шутки пересказывали друг другу.
Это тогда он обучил молодого чёрного пуделя, которого назвал Безымянным. Стоило показать на кого-нибудь и сказать: «Безымянный, это аристократ!», как пудель ощетинивался и злобно рычал.
Вместе с новым другом, студентом Эдгаром Бауэром, братом знаменитого Бруно Бауэра, записались на лекции в университет.
С нетерпением они ждали 15 ноября. В этот день престарелый профессор Шеллинг должен был читать вводную лекцию по своей «философии откровения».
Когда-то, в начале века, Шеллинг и Гегель были друзьями. Потом Гегель в своих работах стал упрекать главного единомышленника в ограниченности и несмелости. Он даже публично объявил о смерти философа Шеллинга, хотя Шеллинг-человек продолжал здравствовать.
— Чтобы победить врага в теории, надо пережить его физически, — пошутил Эдгар Бауэр, когда они шли с Фридрихом на первую лекцию. — Теперь Гегель покоится в гробу. А Шеллинг в той самой аудитории, где столько лет преподавал Гегель, объявит о смерти философской школы Гегеля. Драчка будет большая.
Хорошо, что Эдгар Бауэр привёл Фридриха заранее. Они сели на свободные места, и Эдгар стал показывать ему знаменитых профессоров, корифеев науки, которые тоже пришли послушать Шеллинга.