Девушки обходят кресло, чтобы стоять к старику лицом, Мо даже слегка сутулится, чтобы их глаза оказались на одном уровне. Да, похоже, Мо чувствует себя здесь как дома, думает Лив. Словно тут ей все родное и близкое.
— Здравствуйте, — говорит Мо, представляясь.
Они обмениваются рукопожатиями, и Лив протягивает коробку с печеньем. Он внимательно изучает коробку, затем стучит пальцем по крышке. Лив открывает ее и показывает содержимое. Тогда он жестом предлагает Лив угощаться, а когда та отказывается, медленно выбирает печенье и ждет.
— Наверное, надо положить ему в рот, — шепчет Мо.
После секундного колебания Лив предлагает свою помощь. Бессетт, совсем как птенец, открывает и закрывает рот, закатывает глаза, наслаждаясь вкусом.
— Скажи ему, что мы хотели бы задать несколько вопросов о семье Эдуарда Лефевра.
Бессетт прислушивается к разговору и тяжело вздыхает.
— Вы знали Эдуарда Лефевра? — спрашивает Лив и ждет, пока Мо переведет.
— Я никогда с ним не встречался. — Речь старика очень медленная, будто каждое слово дается ему с огромным трудом.
— Но ваш отец, Орельен, знал его?
— Мой отец несколько раз с ним встречался.
— Ваш отец жил в Сен-Перроне?
— Вся моя семья жила в Сен-Перроне, пока мне не исполнилось одиннадцать лет. Тетя Элен жила в отеле, отец — над табачной лавкой.
— Мы были вчера вечером в отеле, — говорит Лив, но старик остается безучастным. Тогда она достает фотокопию. — Ваш отец упоминал об этой картине? Она, по всей видимости, висела в «Красном петухе», но потом исчезла. Мы пытаемся выяснить ее историю.
— Софи, — роняет старик, посмотрев на снимок.
— Да, Софи, — энергично кивает Лив, в ее душе загорается огонек надежды.
Взгляд Бессетта невозможно прочесть, он смотрит на снимок слезящимися, запавшими глазами, в которых, казалось, собраны все горести и радости прошедших лет. Морщинистые веки тяжело опускаются, и старик становится похож на какое-то странное доисторическое существо. Наконец он поднимает голову:
— Я ничего не могу вам сказать. Нам не разрешалось о ней говорить.
— Что? — Лив бросает удивленный взгляд на Мо.
— В нашем доме… было запрещено произносить имя Софи.
— Но ведь она была вашей тетей, да? — удивленно моргает Лив. — Она была замужем за известным художником.
— Отец никогда не говорил об этом.
— Не понимаю.
— Не все, что происходит в отдельной семье, можно объяснить.
В комнате становится тихо. Мо явно чувствует себя неловко. И Лив пытается сменить тему:
— А о месье Лефевре вы что-нибудь знаете?
— Ничего. Но у меня в свое время были две его картины. После исчезновения Софи некоторые работы были отправлены в отель парижским дилером, это случилось незадолго до моего рождения. И так как Софи больше не было, Элен две картины оставила себе, две отдала моему отцу. Он сказал, что не нуждается в них, но после его смерти я нашел их на чердаке. А когда узнал, сколько они стоят, то был приятно удивлен. Одну картину я отдал дочери, она живет в Нанте. Вторую продал несколько лет тому назад. И в результате смог оплатить свое пребывание в интернате. Здесь… очень хорошо. Поэтому, может быть, я, несмотря ни на что, хорошо отношусь к тете Софи. — Выражение его лица неожиданно смягчается.