Письма Никодима. Евангелие глазами фарисея (Добрачинский) - страница 68

— Ты ведь знаешь, чего требует Закон, — сказал Он, — и знаешь заповеди, которые принес Моисей…

— Знаю, — подтвердил я.

— И ты знаешь также, — продолжал Он, — какая заповедь самая главная… Тогда о чем ты спрашиваешь?

Я беспомощно развел руками.

— Эти заповеди, — слова каменели у меня на губах, и я с усилием выбрасывал их из себя, каждое по отдельности, словно выплевывал камни, — эти заповеди я никогда не переставал выполнять. С самых юных лет. Я всегда хотел быть слугой Господа, всегда чтил величие Его Храма… Я служил Ему изо всех сил…

— И несмотря на это… — подсказал Он.

— Да, — воскликнул я, — несмотря на это мне чего–то не хватает!

— И ты не знаешь, чего именно?

— Нет, — ответил я тихо. Я чувствовал, как у меня колотится сердце.

Он с минуту молчал, как бы в раздумье. В нагретой траве застрекотали кузнечики.

— Я тебе вот что скажу, — услышал я наконец, — у тебя слишком много забот, горестей, страхов, беспокойства… Отдай их Мне, отдай мне их все, Никодим сын Никодима, и следуй за Мной…

— Как же я могу отдать Тебе свои заботы, Равви? — спросил я. У меня вдруг задрожал голос, и меня охватило небывалое волнение: я чувствовал, что Он дотронулся до моей сердечной раны.

— Отдай Мне все твои заботы, — повторил Он мягко. Он не пояснил Своих слов, и я испугался, что вот сейчас Он скажет, как тогда: «Ты ученый, знаток Писания, ты должен знать…» Что из того, что я ученый? Я не знаю! не знаю! не знаю! Я робко поднял на Него взгляд. Но увидев Его лицо, я испытал облегчение: на нем была та же сердечность, с какой Он смотрел вслед Своим ученикам. Я выдавил:

— Ты ведь знаешь, что я не понимаю Тебя, Равви…

Он не пристыдил меня и не высмеял, а очень мягко повторил:

— Я хочу, чтобы ты отдал Мне все то, что тебя тяготит… Я хочу, чтобы ты снял со своих плеч свой крест забот и страхов и взамен взял Мой… Давай поменяемся крестами, Никодим!

Я почувствовал неприятный осадок. Что за сравнение! Крест — орудие позорной казни, и противно даже вспоминать о нем. Только презренная нищая голытьба не гнушается наслаждаться этим зрелищем. К счастью, Пилат недавно обещал, что эту чудовищную казнь будут применять только к последним злодеям без веры и совести.

— Зачем говорить о кресте, Равви? — воспротивился я. — Это позорная смерть… Или слова Твои означают, что Ты хотел бы, чтобы кто–нибудь разделил с Тобой тяжкие испытания?

Словно эхо в узком ущелье, Он повторил мои последние слова:

— Да, Я хотел бы, чтобы кто–нибудь разделил со Мной тяжкие испытания…

Я заколебался. Во мне боролись противоречивые мысли и чувства. Мне пришло в голову, что, может быть, Он почувствовал растущую неприязнь к Себе среди фарисеев? Может, Он ждет от меня помощи? Вместе с тем я понимал, что было бы весьма легкомысленным обещать Ему подобную помощь. Откуда мне знать, что Он впредь сделает или скажет? Я не люблю безрассудства. Я осторожно поднял на Него глаза. Его взгляд покоряет людей. Ты понимаешь, Юстус, что это за открытие, что Этот Человек меня любит? В юности нам казалось, что весь мир устремлен к звездам, но насколько большую радость испытывает человек, когда ему посчастливится встретить любовь уже на склоне лет… Молодость ищет любви, но она не знает, что это такое. Человек, который перешагнул таинственный рубеж сорока лет, знает, чего стоит такой дар. И поэтому сильнее, чем когда бы то ни было, он жаждет любви другого человека… Если бы ты только знал, Юстус, какой у Него взгляд! Толпу можно купить чудесами, но покорить ее можно только так. Видно, в этом и заключается тайна преданности этих амхаарцев. Они сумели почувствовать это, несмотря на всю свою толстокожесть. Разве можно сказать Тому, Кто подарил тебе такую любовь, что ты не хочешь Ему чего–то обещать? Я — человек мягкий, и мне случается сожалеть о многих своих обещаниях. Возможно, я пожалею об этом и на сей раз. Неизвестно, чего еще может потребовать Этот Человек. Он так многого хочет. Он сказал: «Отдай Мне все свои заботы и горести». Все? Значит, это и о Руфи… Не может быть, чтобы Он, читающий людские мысли, не знал об этой болезни! Он хочет забрать у меня все… Но что Он мне даст взамен? Такое же абстрактное «все»? Он назвал это «крестом»… Какое чудовищное сравнение! Я был в том возрасте, когда мальчик уже перестает быть ребенком и переходит в руки учителя, когда солдаты Копония окружили Сепфорис кольцом крестов… Это было их последнее величайшее безумство! До чего чудовищная вещь — крест… Правильно сказано в Писании: «Проклят тот, кого повесили на кресте». Знаешь, Юстус, я буквально не знал, что мне следует Ему ответить. Он неотрывно смотрел на меня, и мне показалось, что Его посветлевшее лицо опять затуманивается. Но этот сумрак не отменял Его любви. Может, даже еще сильнее ее подчеркивал, если это вообще возможно, ибо нет любви сильнее той, что существует вопреки всем печалям. Не в силах больше сопротивляться — я сказал: