— А что мне Торопчин! Постановление знаешь? Небось, сама расписалась под обязательством.
Рассердившись не на шутку, Бубенцов даже не заметил, что на немолодом лице Коренковой в начале разговора проступила совсем девическая краска смущения, подрагивали губы, утеряли ясную синеву глаза. Коренкова очень боялась этой встречи с председателем. Боялась упреков, пусть даже несправедливых. Но то, что Бубенцов начал разговор в придирчивом тоне, как это ни странно, Коренкову несколько успокоило. Огрызнуться при случае она и сама умела.
— Ты, Федор Васильевич, только не шуми. Если бы я у тебя батрачила — тогда другое дело. А я, слава богу, работаю в колхозе.
— А я отвечаю за колхоз! И приказываю — сейчас же собрать на поле всю бригаду. А не то…
— Ну, ну?
Бубенцов невольно осекся. В глазах Коренковой он увидел точно такое же, знакомое ему выражение, на которое не раз наталкивался при разговорах с Торопчиным: выражение превосходства, появляющееся у человека, сознающего свою правоту.
Издали донесся садкий топот копыт по не очерствевшей еще земле.
К Бубенцову и Коренковой верхом на отощавшем за зиму племенном жеребце подскакал Торопчин.
Иван Григорьевич лихо, по-кавалерийски осадил перед мотоциклом жеребца и сказал:
— Веселись, председатель! Еще нам ссуду дают — продовольственную. Сейчас с райкомом по телефону говорил. Тебе спасибо велели передать, Федор Васильевич. Бубенцов, говорят, весь район взбудоражил. Одиннадцать колхозов наш вызов приняли. Вот завернул!
— А я теперь откажусь, — сказал Бубенцов.
Торопчин, конечно, сразу заметил, что перед его приездом здесь произошла стычка. И причина размолвки ему была ясна. Однако спросил:
— Почему такая перемена?
— Ее спроси, — Бубенцов хмуро кивнул на Коренкову. — На черта годится такая работа, когда каждый хозяином себя чувствует!
— На то колхоз. — Теперь, в присутствии Ивана Григорьевича, будучи уверенной в его поддержке, Коренкова успокоилась и даже взглянула на Бубенцова с вызовом.
И Федор Васильевич тоже был уверен, что Торопчин станет на сторону Коренковой. А это возбуждало в нем и злость и обиду. Бубенцов только было хотел сказать что-то очень резкое, а может быть, и выругаться, но Торопчин его предупредил.
— В чем же дело, товарищ Коренкова, — спросил Иван Григорьевич строго и требовательно. — Когда вы думаете начать сев?
Марья Николаевна вновь смутилась. И даже почувствовала себя несчастной. Ведь Торопчин был первым человеком, который ее понял, вдохнул в нее уверенность. И еще накануне разговаривал с ней так сочувственно, а сейчас смотрит зло.