— Это я не тебя целую, а знаешь кого… — У Дуси даже в темноте светились обычно озорные, а сейчас наполнившиеся радостными слезами глаза.
И много людей, непрерывно сменяя друг друга, подходили к Ивану Григорьевичу. Колхозники пожимали ему жесткими пальцами руку, говорили скупые, хорошие слова.
Но Ивана Григорьевича это только смущало. При чем тут он? Разве его нужно благодарить?
И Торопчин решительно направился к грузовику. Ступил на скат и легко вскинул на машину свое худощавое, сильное тело. Его белая от мучной пыли фигура ясно вырисовывалась на темном пологе неба.
Говор утих, и только откуда-то издалека донесся радостный женский крик;
— Анюта-а!.. Бежим скоре-ея! Хлебушко раздавать будут.
Торопчин стоял на грузовике молча и неподвижно. Пытался разглядеть еле различимые в темноте лица колхозников. А когда заговорил, то по неровному, ставшему глуховатым голосу все почувствовали, что Иван Григорьевич взволнован.
А разве кто-нибудь был спокойным в эту минуту?
— Жаль, что не вижу я ваших лиц, друзья мои дорогие. Но знаю, сердцем чувствую — у всех нас сейчас одна общая радость, одна дума, одно, только одно стремление…
Поднимаясь на грузовик, Иван Григорьевич еще не знал, что же он скажет народу. Вернее, знал что, а только слов не успел обдумать. Но они сами рождались — эти слова. И прямо в душу слушавших ложились.
— Хоть и трудно мы жили эти годы, хоть и голодали, но сейчас, как никогда, выросла сила колхозная. Да случись такая засуха в старое время — сколько народу еще с осени пошло бы по колючей дороге «христа ради» жизнь вымаливать!
— Верные слова. Было такое бедствие в девяносто первом, не то втором году. Не осталось тогда на селе ни одной животины. Собаки, и те поздыхали, — негромко, но явственно, так, что услышали многие, подтвердил старый конюх Степан Самсонов.
— А какой хозяин смог бы по весне землю обработать? — зычно выкрикнул кто-то издали.
— Правильно! — Иван Григорьевич чувствовал, что каждому хочется поддержать его слова, самому высказаться. — Правильно! Может быть, один из сотни, и то если бы к толстосуму в кабалу пошел, в подневольный труд. А нам от чистого сердца помогает государство наше. И труд наш колхозный — свободный труд!
— Что и говорить! Жалко, вчера тебя на селе не было!
Эту фразу, произнесенную язвительным бормотком, слышали немногие. В числе немногих был и Федор Васильевич Бубенцов. Он резко повернулся и встретился взглядом с Елизаветой Кочетковой.
Женщина ничуть не смутилась. Она давно уже заметила председателя и именно с расчетом, чтобы он услышал, сказала: