— Так, так, — Бубенцов искренне обрадовался. — Смотри, а я сразу и не сообразил, что твоих людей можно теперь перекинуть в третью бригаду.
— Навоз через плетень перекидывают, а не людей. Человек сам идет, — наставительно сказал Брежнев, — Это, Федор Васильевич, запомни. Что ты сейчас не сообразил, мы еще когда обдумали и записали на бумагу. Чтобы друг дружке помогать.
— Правильно, — Бубенцов смутился. Его злило то, что этот длинноносый старик, разговаривая с ним ласково, в то же время подкусывает его и поучает, как мальчишку. Но и возразить было нечего. Он покосился на свой мотоцикл.
— Ты вот что, — как бы угадав желание Бубенцова, сказал Брежнев, — садись на своего коня да спеши к Коренковой. Брежнев, мол спрашивает, помощи не требуется? А то, гляди, и Камынин ее обойдет.
— Ага! — Бубенцов поспешно направился к мотоциклу.
Ехидной улыбочки на лице старого бригадира он уже не видел. И не слышал заключительных слов Андриана Кузьмича:
— Не любишь! А ведь и не такие, как ты, молодцы управлять людьми у людей же учились.
Когда поле второй бригады осталось позади, Бубенцов сбавил скорость и поехал медленно, то и дело останавливая мотоцикл. Пытливо всматривался в работавших колхозников. Бормотал что-то.
Но трудно было определить по жесткому и скуластому, почерневшему и обветренному лицу Федора Васильевича его состояние. А глаза были затенены козырьком низко надвинутой фуражки.
Коренкова вышла навстречу Бубенцову и, широко раскрыв руки, преградила мотоциклу дорогу.
— Стой! Рановато прибыл, председатель. К вечеру — раньше не управимся. Ну, может быть, останется на завтра самый пустяк.
Вот только сейчас Федор Васильевич увидел, что Коренковой разве только по годам сорок лет, что сохранила она и стать, и привлекательность лица, а уж про глаза и говорить нечего. Не у каждой девушки так призывно и молодо синеет из-под темных, чуть раскосых бровей горячая, влекущая к себе жажда жизни.
— Расцеловал бы я тебя, Марья Николаевна! Да не позволишь, пожалуй.
Не столько слова, как взгляд Бубенцова смутил женщину.
— На людях-то! — попробовала она отшутиться, но и сама почувствовала, что слова прозвучали почти искренне.
Нравился Марье Николаевне Бубенцов. Большая, пусть упрямая и дерзкая, но подчиняющая сила была в этом человеке.
— А Брежнев, чудак, помогать тебе собирается.
— Брежнев? — Сначала Коренкова удивилась. Но сразу же удивление на ее лице сменилось испугом. — А он что — тоже заканчивает?
— Уже закончил. Его сеялки пошли к Камынину.
Некоторое время Коренкова молчала, и Бубенцов видел, как за минуту лицо женщины совершенно изменилось. Изменился и голос, когда она заговорила: