Уже приближаясь к выходу, я увидел торопившегося занять мое место «друга народа». Суровый моралист, явно пытавшийся избежать со мной встречи, спешил преподать пример преступного любопытства простым смертным. Вот он наклонился, и по его длинной, изогнутой в дугу спине пробежала дрожь вожделения; не находя иной возможности разрядить свой пыл, он прильнул губами к стеклу.
VI
Я спустился с помоста и снова окунулся в толпу, решив немедля отправиться на розыски Той, что любит меня, поскольку улыбка ее теперь была мне знакома.
Лампионы чадили, сумятица все возрастала, бушующая толпа, казалось, вот-вот опрокинет шатры. Праздничный разгул в этот час достигал своего апогея. Любому в такие минуты грозила участь оказаться задушенным.
Вокруг меня, куда бы я ни взглянул, волновалось бесконечное море полотняных чепцов и шелковых шляп. Я продирался вперед, расталкивая мужчин и с осторожностью обходя пышные юбки женщин. А вдруг вот эта розовая накидка? Или вон тот тюлевый чепчик с лиловыми лентами? А может быть, эта элегантная шляпка со страусовым пером? Увы! Накидке оказывалось под шестьдесят, чудовищно безобразный чепец любовно склонялся на плечо какого-то пожарного, особа в соломенной шляпке надрывалась от смеха, широко раскрывая чудеснейшие в мире глаза, которые мне не были знакомы.
Над всякой толпой неизменно витает какая-то непостижимая тоска, дуновение беспредельной грусти, вздох уныния и скорбя. Не было еще случая, чтобы, находясь среди громадного скопления народа, я не испытывал странного недомогания, гнетущего предчувствия. Мне всегда кажется, что какое-то неведомое бедствие угрожает такому сборищу людей, что стоит только сверкнуть молнии, и все эти беснующиеся толпы оцепенеют в вечном безмолвии.
Созерцая это надрывающее душу веселье, я постепенно замедлял шаги. Под одним из деревьев стоял залитый желтым светом лампионов нищий старик, чудовищно изуродованный параличом. Он поворачивал к проходящим свое мертвенно-бледное лицо и, жалобно моргая глазами, умолял о сострадании. Какая-то лихорадочная дрожь пробегала по его членам, сотрясая все тело, словно высохший сук. Раскрасневшиеся, пышущие свежестью барышни проходили со смехом мимо.
Еще дальше, у дверей кабачка, сцепились в драке двое мастеровых. Вино, вытекавшее на тротуар из опрокинутых в свалке стаканов, было похоже на кровь.
Казалось, что смех переходит в рыдания, огни иллюминации разгораются в гигантский пожар, в зареве которого мечутся пораженные ужасом люди. Я шел в смертельном унынии, продолжая всматриваться в девичьи лица, нигде не встречая Той, что любит меня.