* * *
- Эй ты, журналист, журнали-и-и-ст! Как там тебя, Плетнев что ли? Плетнев! Вставай. Слышишь, тебе говорю, поднимайся.
- Ну чего еще? Чего вы поспать не даете, оборотни в погонах? Ну, куда еще ты меня гнать собираешься? На допрос что ли? Ты учти, служивый, я и под пытками свою вину не признаю.
- Пошуткуй мне еще, пошуткуй. Вот сейчас составлю протокол, что хулиганишь, служебное помещение освобождать не желаешь. Так еще на пятнадцать суток задержишься.
- Да ладно тебе, гражданин начальник, я ведь так - развеселить хотел, а то сидишь здесь, скучаешь.
- Иди, иди, не разговаривай!
- Куда идти-то? В Сизо что ли меня?
- Какое еще Сизо? Сизо ему… Выматывайся, давай, пока не огреб по полной! Звонили тут нашему начальству, велели тебя освободить. Шуруй, давай, пока не передумали.
- Фотоаппарат мой верните, будьте добры.
- Какой еще фотоаппарат?
- Тот, что забрали, когда меня скрутили.
- Не знаю я ни про какой фотоаппарат, проваливай, давай.
- Я отсюда не уйду без своего фотоаппарата, и не настаивайте. Дайте мне бумагу и перо, я буду писать ноту протеста. Да, - Миша ощупал карманы, - и телефона нет. Дайте мне две бумаги и два пера, я буду писать две ноты протеста.
- Локотков, Локотков! – зычно позвал выведенный из себя представитель закона.
- А! – отозвался кто-то в коридоре.
- Вышвырни этого шутника на улицу, только смотри не угробь, а то перед начальством придется отвечать.
За Мишиной спиной с оглушительным шумом захлопнулась дверь полицейского участка, куда привезли его сразу после драки в больнице.
Подрались они основательно, успели подправить друг другу лица, неизвестно чем бы закончилось это побоище, но тут подоспел полицейский наряд, вызванный пожилым дядечкой-доктором, который все бегал вокруг них, тыкал им в спины своей палкой с крупным таким набалдашником, - довольно чувствительно получалось, - и верещал интеллигентным, поставленным на начальственной работе голосом, звонко так с перекатами: «Прекр-р-р-ратить, а ну пр-р-ре-кратить!
Но драчуны, дорвавшиеся за несколько лет взаимной ненависти до реального выяснения отношений, не прекращали, пока их не растащили в разные стороны бравые полицейские: Мишу в участок, а Сенина, по всей видимости, в отчий дом.
«Вот тебе еще одна несправедливость, – думал Миша, обходя заледеневшие лужи на асфальте, - нет, чтобы наоборот: отморозка этого в участок, и надолго, лет так на десять, а меня домой, к маме, которая волнуется сейчас, наверное… очень волнуется». Он соображал, как добраться до дома. Автобусы уже не ходят, это факт, двенадцатый час ночи. На такси, - он похлопал себя по карманам, - не наскрести.