Это были необычные картины. Лица на них складывались из изображений фруктов, овощей, трав и даже музыкальных инструментов. Несмотря на странное исполнение, они были узнаваемы и выразительны.
— Вам нравится, ваша светлость? — Джузеппе показал одну из картин, человек на которой был сделан из блюд, ложек, котлов и ножей. — Это придворный повар.
Эржебета смотрела на портреты. Важные вельможи. Смелые воины. Дамы — молодые и старые, красивые и не очень. Дети. Старики. Когда-нибудь тех, кто изображен на холсте, не станет. Но лица их по-прежнему будут смотреть с портретов, навсегда оставшись такими, какими увидены художником.
Но это ничего, смерть не пугает. Страшна старость. Безобразием своим страшна. Морщины, уродующие нежную кожу, тусклость глаз, беззубый рот, скрюченное тело… Разве будет Ференц любить такую Эржебету?
Она содрогнулась, как будто физически ощутила, что стареет с каждой минутой, с каждой секундой…
— Ваша светлость, — отвлек ее Арчимбольдо. — Прошу, сядьте сюда.
Он придвинул к окну кресло, усадил Эржебету, отошел, бесцеремонно рассматривая бледное лицо, длинную шею, упругую грудь… Вокруг столпились ученики, обменивались вполголоса впечатлениями.
— Здесь мы видим великолепный образчик молодой женской красоты, — говорил им Джузеппе. — Посмотрите, как сияет кожа дамы, как высока ее шея. А как посажена голова!
Эржебету не трогали эти взгляды, не задевали слова — художники всего лишь занимались своим ремеслом. Она сидела спокойно, не двигаясь — прекрасная и равнодушная.
Арчимбольдо лукаво спросил учеников:
— Что предлагаете взять за основу композиции?
— Жемчуг, только чистейший жемчуг! — воскликнул один.
— Или белые цветы, — сказал другой, любуясь кожей графини.
— Быть может, перья черной птицы, — добавил третий, указывая на волосы Эржебеты. — Вороновы перья. Черные алмазы — глаза.
— И кровь… — тихо уронил красивый юноша, восхищенно глядя на губы женщины.
— Спасибо, друзья. — Арчимбольдо хлопнул в ладоши. — Урок окончен, теперь возвращайтесь к своим мольбертам. Я решил, как буду писать вас, ваша светлость.
Две недели продолжались ее визиты в мастерскую живописца. Джузеппе усаживал графиню в кресло, вручал молитвенник, который Эржебета раскрывала на колене, и погружался в труды. Неготовый портрет миланец не показывал, после работы накрывая тканью и умоляя знатную посетительницу повременить, чтобы потом увидеть себя во всей красе.
— Сегодня последний день, ваша светлость, — наконец однажды сказал Арчимбольдо. — Я благодарю вас за поистине ангельское терпение, которое вы проявили к недостойному ремесленнику.