Очень захотелось блевать. Даже не всматриваясь во всё то, что там белеет и чернеет. Но нельзя — проявление слабости. Тем более, что за потоком подробностей, высказываемых местными, явно сквозит меленькое такое любопытство: «а чего этот боярыч теперь делать-то будет?».
Ну и как из этого… дерьма выбираться? Выключаем собственный ливер. Напрочь, наглухо. Включаем мозги — анализируем картинку.
Натюрморт. Или пейзаж? Явно не батализм с маринизмом. Нет, всё-таки натюрморт. Есть плод, и есть «морт». А всё вместе — сплошной местный «натюрлих». Что в переводе с немецкого означает — «естественно». Естественно то, что муж властен над женой своей. Вплоть до «живота». Жизни. Чужую жену убить — вира двадцать гривен, половинная. А свою… — нет в «Правде» такой статьи. Максимум — местный поп епитимью наложит. Вот если б она его… Тогда всё понятно, процедура прописана, соседи, под руководством облечённых властью, приступают к исполнению наказания. Вплоть до царя Петра — смертная казнь путём закапывания в землю по шею.
«Если встретишь Джавдета — не трогай. Он мой». Только красноармеец Сухов по Туркестану ходил. А здешних баб откапывать некому. Так что, зарывают русских красавиц в русские же суглинки. Живьём. До смерти. По закону. Который — от дедов-прадедов. И будут зарывать. От этого дня — ещё пять с половиной веков.
Калитка распахнута, но весь народ с этой стороны. Линия палисадника работает как невидимая граница. В трёх шагах — мокрая, тёмная куча, которая пару-тройку часов назад стояла у ворот в конюшне и, заткнув в рот концы своего платка, подвывала, глядя на наказание своего мужа. Я её пожалел. И кузнеца пожалел. А надо было… вложить полста ударов. Так чтобы он и не поднялся. А в кузне бы я и сам справился. Ну, пропотел бы, подёргался… Надо — было… Как говорит один персонаж у Шолом Алейхема: «Если бы я был такой умный как моя жена потом». А я — «не умный». И эта женщина… уже совсем «потом».
Её муж, он же организатор убийства, сидит на крыльце домика. Скособоченный — не на всем сидеть можно, держится за столбик. Между ними — на дорожке, посыпанной речным песком, — непосредственный убийца. Радостный дебил. Та же детская улыбка на лице, тот же кузнечный молот на плече.
Поговорим об адекватности, аутентичности и ограниченной ответственности. Если очень хочется. «И не ведают они что творят». Очень может быть. Только это не ко мне, с этим — к ГБ. К Господу Богу. Он — всеблаг, а я чётко понимаю, что когда молот ломал этой бабе хребет и рвал лёгкие, ей было мало интересно насколько у «ярого малого» ограничена правоспособность. Точно такое же странное отсутствие интереса к официальному заключению лечащего психиатра будет испытывать любой следующий персонаж, который попадёт под данное милое сочетание невинной улыбки и падающего железа. Причём, очень может быть, следующим буду я сам.