И не только вину переложить, но и тяжесть греха. Смертного греха. Первая заповедь: «Не убий». Господин сам велел убить и тут же — «стрелки перевёл»? Они что, бога за фраера держат?! За лоха слепо-глухого?! Или в «Преступлении и наказании» надо топор в каторгу сажать? А Раскольников — так, рядом постоял, за рукоять подержался? Предки…
– Ты своё дело сделал, Ноготок. Иди с миром.
Носилок нет, кузнеца тащить в баню не на чем. Ну и ладно — пусть повесит, «завтра докуём». Уже светает, народ начинает расходиться. Завтра уже настало, вроде бы пора на покос. Можно было бы и выходить. Но — куда? Места я здесь знаю плохо. С какого места лучше начать — не понятно.
Но ночь ещё не кончилась, приключения продолжаются: со стороны женской половины — крик.
«Маразм крепчает», «шизуха косит наши ряды»: на крыльцо женской половины вылетает Марьяша. Мало того, что в одной своей короткой сорочке, так ещё простоволосая и коса распущена. В таком виде и перед всей дворней усадебной… Полный позор, распутство и утрата уважения общества. Вопит в совершенно животном ужасе, бежит к воротам, придерживая обеими руками свои, столь живописные и столь недавно и хорошо мне знакомые, груди. И спотыкается. Лицом в землю, задница кверху, рубашонка задирается — от света двух хорошеньких белых ягодиц во дворе становиться светлее. Следом из дверей выскакивает Ольбег. С моей шашкой наперевес. Тоже воет. Судя по тексту — что-то матерное, судя по тональности — плач сильно обиженного ребёнка. Подбегает к Марьяше и… останавливается. А та как страус — в землю лицо спрятала и скулит. Ольбег постоял пару секунд, поглядел на эту… белую дрожащую задницу своей матери, потом начал шашку для удара поднимать.
Как только начался крик, я инстинктивно сделал несколько шагов к Марьяше навстречу. Когда Ольбег выскочил — ещё пару. И ещё несколько он сам сделал — как-то рубить задницу… да ещё вдоль… Когда он возле её головы встал и снова начал шашку подымать… У меня в руках кнут остался — вот я им и махнул. Навыка у меня никакого нет — ни палаческого, ни просто пастушеского. Но попал — кнут обернулся вокруг руки этого юного шашиста. Ну а уж дёрнуть… На моей шашке нет петли, чтобы на кисть одеть — поленился я, не успел сделать. А на шашках вообще — нет гарды. Так что удержать её не просто. Ольбег не удержал. И она полетела. Как поётся в советских «Трёх мушкетёрах»:
«В грудь влетающий металл».
Конкретно: в мою единственную и любимую грудь. Но не шпага, а такой… хорошо точеный кусок стали подросткового размера. Чисто автоматом успел уклониться, присесть.