А «не критические» ситуации? Без всякого экстрима на земле живут миллионы мужчин и женщин, которым каждый день супружеской жизни — мучение, боль, унижение и оскорбление. И они своих мучителей и терпят и, часто, любят. Каждому человеку необходимо кого-то любить. Хотя бы себя. И быть любимым. Не только собой. Всякая даже не опасность — просто неопределённость — делает эту необходимость острой, насущной.
«Бог есть любовь». Флагелланты в католицизме и Ашура в шиитском исламе. Или — наши веригоносцы. Мучить себя, бить, резать своё собственное тело до крови. Ради чего? Ради надежды на высшую силу? На её помощь, защиту, просветление, воздаяние…? На любовь? «Бог есть любовь». Любовь невиданной, неизъяснимой, неисповедимой… нечеловеческой сущности? «Господина всего сущего»… «Господина меня, пока ещё сущего»… «Спас на плети» колеблется, расплывается в пелене моих собственных слёз…
Мда… Есть в моей памяти дверка, которую открывать… преждевременно, а то оттуда такое вылетит… — не поймаешь. Самого себя не словишь…
Точно — не типичный я. Типичный попадун в моей ситуации должен был быстренько сдохнуть. Даже не по злобе человеческой, а исключительно по воле господа, «силою вещей». «По милости божьей».
И дело не только в людях и обычаях этого мира. Ещё проще — не может нормальный человек выжить в условиях типичной «святорусской избы». Без усвоенных с молоком матери навыков выживания в газовой камере. Молоко матери с постоянным привкусом дымка от костра и запахом навоза от опоросившейся свиньи….
Тут я местных не догоняю. И никогда не догоню — поздно. Для полноты соответствия начинать попадизм надо было с момента зачатия. Или даже раньше — с зачатия родителей. Ну, раз я их не догоню, так пусть они меня догоняют. Всё — делаем «белые избы». Для всех.
Изба, избушка, избёнка… Система из сруба, пола, потолка, крыши и печки. Там ещё должны быть окна-двери, сени-крылечки, мебель-утварь-божница. А вокруг — надворные постройки… Не умножаем сущностей. Сперва — анализ. В минимальной конфигурации. Потом — синтез. Потом расширение до оптимальной реальности.
У Акима в Рябиновке — главный дом — вполне. В Пердуновке — хозяйский дом почти правильный. Но без полов и печка без трубы. В «Паучьей веси» — пополам. Опять же — спасибо Хохряку: берег своё «дойное стадо». Хоть только молодёжь, но из «святорусских» изб переселил в нормальные — просто русские. Тоже — без пола и потолка. И печки без труб. Но — из полуземлянок вытащил.
Очень мне понравился «людоловский» хутор. Как там было всё хорошо обустроено. Никаких полуземлянок, три печки: в зимней избе, в поварне и в бане. Высокий, сухой сарай для сена, в котором меня спать положили… Ага. Кровь из перерезанного моей косой горла маленькой внучки хозяина пробивается сквозь зажимающие рану маленькие детские пальчики… Тишина поварни с шелестом косы по мягким ещё теменным костям внука… Уютная банька в которой пол проседает от обилия крови, вытекшей из убитого мною сына хозяина. Чистенькие, аккуратные постройки, и неяркое в свете дня, нестрашное, ещё не ревущее пламя над ними за моей спиной… Ещё одна крепко закрытая дверь в моей памяти.