— Мой селезень!..
Но тут его взяло сомнение: попал бы он в селезня, если б стрелял не понарошку? Он же не успел хорошенько прицелиться. «Попал бы, чего там…» — отмахнулся от сомнения Юрка. «Нет, промазал», — сказал внутри него другой, властный голос. Ну что же, промазал так промазал, один промах на двенадцать выстрелов вовсе не плохо!
Промах как-то разрядил владевшее Юркой шальное, азартное чувство. Ему не нужна стала больше эта игра. Он придет в другой раз и опять настреляет уток, а на сегодня довольно. Он снова был в мире с самим собой и с пернатыми обитателями озера. Да и в школу пора…
Юрка выбросил стреляные патроны и пустился в обратный путь.
Над озером с берега на берег, из заводи в заводь козыряли кряквы, свиязи, шилохвости, чернеть, и почти в каждой стае летел, словно проводник, маленький, быстрый чирок. Юрка глядел на одушевленную жизнь озера, на красивых и сильных птиц, рассекающих воздух в стремительном и гордом полете, не боящихся ни воды, ни неба, ни растений; птиц, гибнущих сотнями под выстрелами охотников и все же сохраняющих в целости свой кроткий и упрямый род, и чувствовал себя в них, а их в себе. И он думал о том, что не было бы в нем этой радостной близости всему живому на озере, если бы он смалодушничал.
Привязав челнок и спрятав весло в осоке, Юрка двинулся к лесной опушке. Едва он вступил в лес, как резко, гортанно всхлипнула сойка, неусыпный лесной страж: «Вра-аг!.. Вра-аг!..» — прокричала она. Но, словно зная, что идет честный и справедливый охотник, который не погубит даром дышащее, радующееся жизни существо, никто не попрятался. Дрозды доверчиво кружили над самой его головой, клевали спелую рябину, дятелок в красной тюбетейке долбил клювом ель, вылущивая из трещин коры жирных, вкусных жуков, а на ржавой закраине болота, видимой сквозь чащу, спокойно бродили тонконогие чибисы и кулики-воробышки, кулички и носатые бекасы. И Юрка, чувствуя свою честность перед этим миром, шел свободным, легким шагом хозяина земли…
Всю дорогу до озера Великого Валька Косой рассказывал небылицы. Я уже был наслышан о нем как о самом отъявленном врале в деревне, но почему-то он рисовался мне вдохновенным выдумщиком, с безудержно поэтической фантазией, что не врет даже, а сочиняет для украшения своей жизни. Я ошибался: он врал как-то мрачно, невразумительно, ленясь продумать свою выдумку до конца, и при этом сильнее обычного заводил под лоб косые, сонные глаза.
Мы повстречались с ним и с Петраком, колхозным шофером, свояком Анатолия Ивановича, неподалеку от опушки леса, сбегающего к озеру.