Вот пастор.
Вот алтарь.
Вот Икерова бабка собственной персоной.
Вот Иисус.
Все они были почти живыми, во всяком случае, узнаваемыми, у Икера даже захватило дух, так правдоподобно они выглядели на бумаге. И какой-то незнакомый мальчишка с огрызком карандаша в руках показался Икеру намного значительнее, чем Христос и Дева Мария, хотя и они вроде бы совершали чудеса. Но свидетелем тех божественных чудес ему стать не пришлось, а этот хлюпик с тонкими руками и хрупкими пальцами сотворил чудо здесь и сейчас.
От полноты чувств Икер толкнул мальчишку в плечо, а мальчишка с неожиданной для его худосочного телосложения сноровкой ответил ударом на удар. Да еще врезал Икеру по носу ребром альбома. Было больно, но последующее знакомство с Альваро стоило любой боли.
Оно стоило воскресных месс, которые с трудом переносил десятилетний Субисаррета. Оно стоило всех причастий и исповедей, а все потому, что Альваро Репольес оказался самым необычным парнем из тех, кого знал Икер.
Альваро был художником. И не только потому, что ни на минуту не расставался со своими альбомами, а потому что пространство, в котором он находился, удивительным образом менялось, поворачивалось к Икеру новыми гранями. С Альваро легко было потерять чувство реальности, вернее, погрузиться совсем в другую реальность. Альваро часами мог разглядывать какой-нибудь предмет, пусть и самый обыкновенный, вроде пыльной бутылки из-под сидра, а потом… Потом эта бутылка возникала на его рисунках, но была уже не просто бутылкой, а домом для ночных мотыльков, или дневных бабочек, или потерянных детей. Запомнить рисунки Альваро было невозможно, они все время менялись, уже без всякого вмешательства извне, – так, во всяком случае, казалось маленькому Икеру.
Взрослый же Икер даже не пытался заглянуть во взрослого Альваро: того и гляди – провалишься в узкое горлышко сидровой бутылки. Да так, что потом и не выбраться никогда, сколько ни хватайся руками за гладкие стеклянные стенки. А становиться ночным мотыльком, дневной бабочкой или потерянным ребенком вовсе не входило в планы Субисарреты.
Он – полицейский, и этого вполне достаточно.
А тип за стойкой «Старой подковы», если кого и напоминал, то только гусеницу. И воплотиться в бабочку у него не было никаких шансов, даже Альваро с его недюжинным воображением не смог бы превратить его во что-нибудь приличное.
Наверное, это и есть Питер. Осел и брат утопленника Андреса по совместительству.
– Закажете что-нибудь или так и будете на меня пялиться? – спросил осел равнодушным голосом.
Но последние тридцать секунд инспектор пожирал глазами вовсе не нынешнего владельца «Старой подковы», а простенок между кофемашиной и полкой с сиропами. Там, среди нескольких выцветших литографий с видами Брюгге, висел карандашный рисунок.