— Если б я был уверен, что господин Превенкьер не смеется над нами, — возразил Томье, — его рассуждение удовлетворило бы меня в достаточной степени. Если не требовать невозможного, то нашу участь действительно нельзя назвать плохою. Мы не скучаем, а это представляет громадную важность. С другой стороны, несомненно, что с гуманитарной точки зрения нам недостает немного полезности, но доказано ли, что мы существуем на этой земле для чего-нибудь иного, кроме того, чтоб быть полезным самим себе?
— Вот маленькая, далеко не банальная, теория эгоизма! — заявил, смеясь, советник Равиньян.
— Как, — подхватил молодой Бернштейн, причем румяные щеки этого хорошенького семита надулись с досады, — по вашим словам, мы не годны пи к чему в человеческом обществе? Но кто же его поддерживает и дает средства к жизни, расточая деньги, как не мы? Неужели бросать по сто, по двести тысяч франков ежегодно в кассу торговцев предметами роскоши значит быть бесполезным. А каждая вот из этих дам, надевая нарядное платье, украшая себя драгоценностями, разве не даст куска хлеба всем работникам, которые доставляют шелк, кружева и золотые украшения? Ведь это чистая выдумка воображать, будто бы люди, живущие лишь для того, чтобы тратить деньги, как мы, полезны только самим себе. Упраздните-ка их, тогда вы увидите, во что обратится общество! В действительности-то они только и полезны, и вот, когда, например, я отваливаю четыре тысячи франков каретнику за новое купе или шесть тысяч торговцу лошадьми за роскошную упряжку, то, по-моему, оказываю услугу обществу нисколько не меньше, чем если б я судил людей, как делает Равиньян, строил мосты, по примеру Кретьена, или ковал золото, подобно Леглизу. Это я даю жить обществу, понимаете ли вы? Я, Бернштейн, которого называют грязным жидом. И если б мы не кидали так много денег в обращение, я и мне подобные, все остановилось бы, и тогда прощай изящная промышленность, симпатичные цехи и веселая коммерция.
— Браво, браво! Он говорит правду, я должна его поцеловать! — закричала госпожа Варгас. Среди восклицаний и хохота она тут же расцеловала в обе щеки юного Бернштейна.
— Превосходно, Берн, ай да триумф! — подхватил Томье. — И ты можешь сказать, что это досталось тебе за твои деньги.
Между тем госпожа де Ретиф не теряла времени. Уже целый час ее позы, взгляды, улыбки предназначались одному Превенкьеру. Когда он говорил, она точно упивалась его словами, а когда умолкал, переставала интересоваться разговором, как будто всего сказанного остальными не стоило и слушать. В этот вечер Валентина была чудно хороша. Корсаж с низким четырехугольным вырезом обрамлял се белую упругую грудь. Изящная белокурая голова поддерживалась полной шейкой, посадка которой обличала силу. Зеленовато-голубые глаза красавицы задорно блестели под темною дугою бровей. И она ела грациозно и ловко, щеголяя руками императрицы, которые были унизаны драгоценными кольцами.