Время, однако, шло, подталкивая меня к решительным действиям. Мой скакун временами впадал в отчаяние. Удручал и вид фармацевтического заведения, не прерывавшего работы ни днем ни ночью. Эти труды пробуждали во мне грустные мысли, поскольку я догадывался, что пользы от них, вероятно, больше казне, чем народу Лилипутии. Я даже, как это ни странно, с благодарностью вспоминал Хаззера, который, хотя прежде и вызывал у меня неприязнь, но умел поставить дело так, чтобы и польза была, и самому оставаться не внакладе. Я тогда еще не знал, что скоро снова встречу этого господина в новых обстоятельствах.
Я никак не мог принять решение – говорить ли мне Кульбюль о моих намерениях или поставить ее перед свершившимся фактом. Сомнения терзали меня. С одной стороны, мне казалось невозможным расстаться с ней, не простившись, с другой – я опасался, как бы она невольно не выдала меня и тем самым не затруднила осуществление моих планов.
Я колебался до самого последнего дня. И только после «вечернего взятия молок» в день намеченного мною побега, я попросил ее остаться, а когда все ушли, посадил к себе на ладонь. Кульбюль поглядывала на меня своими глазками-бусинками, по лицу ее гуляла рассеянная улыбка, которая, как я уже успел заметить, всегда появлялась у нее после наших соитий.
Мне не хватило духу открыться ей. Я лишь погладил ее щечку кончиком мизинца и сказал, что просто хотел побыть с ней немного наедине. Потом я подарил ей еще несколько лилипутских золотых и простился до завтра. Сердце у меня разрывалось, когда я произнес эти слова. Я знал, что не будет у нас никакого «завтра».
Ближе к рассвету я, рассовав по карманам свои пожитки и свернув тюком одеяло и прочие спальные принадлежности, отправился к гавани, где стоял на якорях умноженный моими стараниями лилипутский флот. Корабли никак не охранялись, поскольку теперь можно было не опасаться атаки блефускуанского флота, а других врагов у Лилипутии не было. Ножом перерезал я якорные канаты на двух десятках кораблей, на один из них уложил увязанный мною ранее тюк и, таща за собой корабли, взял курс на Блефуску. Через полчаса я почувствовал у себя под ногами дно и оставшиеся до берега четверть мили прошел пешком. С восходом солнца я уже привязывал корабельные канаты к специально для этого вбитым в землю крюкам, простаивавшим без дела с тех пор, как Блефуску лишилась флота. Теперь я возвращал этой могучей державе то, что из-за моего вмешательства перешло в другие руки, но по праву должно было ей принадлежать.
Мое прибытие на соседний остров произвело далеко не такой фурор, причиной какового я был в свое время в Лилипутии – ведь о моем существовании обитатели Блефуску уже знали, как знали и о моем мирном нраве. Оказалось также, что дознались они и о моем женолюбии, но об этом – отдельный разговор. Что касается последнего, то я вскоре узнал, кто распространял в Блефуску эти слухи и в чьих это было интересах. «А не было ли это и в моих интересах?» – спросит слишком проницательный читатель. Нет, – отвечу я. Последние недели моего пребывания в гостеприимной Лилипутии привели к полному истощению моих сил – как физических, так и нравственных. А потому моего перемещения в соседнюю державу ждал я, как ждут манны небесной, как ждут отдохновения после трудов праведных, как ждут света маяка в ночной тьме.