— Мне надо идти.
— У вас еще пятнадцать минут…
— Дарю их вам. К черту, доктор, я скверно чувствую себя.
— Да, выглядите вы не блестяще. Скажите, вы помните свое пребывание в клинике после катастрофы?
— Смутно.
— А саму катастрофу?
Голову сверлила чудовищная боль.
— Нет, нет, нет, не помню!
Я вскочил, вытащил из кармана деньги, его гонорар, и положил на журнальный столик. Он остановил меня:
— Жорж, а вам не кажется, что непродолжительный отдых пошел бы вам на пользу?
— Какого рода отдых?
— Вы могли бы какое-то время полежать в клинике, там вам будет спокойно и ваши преследователи ничего не смогут вам сделать.
— Слушайте, я ведь не спятил с ума!
— Подумайте над этим предложением. При необходимости звоните мне. Там будет спокойно. И вы сможете… короче, подумайте, подумайте.
Он протянул мне руку, и я машинально пожал ее.
На улицу я вышел в полуотключке и только по виду укутанных прохожих понял, что холодно. Изо рта у меня шел пар, точь-в-точь как от машины, работающей на полную мощь. Ланцманн считает меня чокнутым. А что, если так оно и есть? Ну и что это меняет? Мне же не приснились все эти трупы вокруг меня. Даже если я сошел с ума, даже если неверно интерпретирую события, меня все равно преследуют, я чувствую себя загнанным зверем, мусора наступают мне на пятки; по-настоящему надо бы рвать когти, но я хочу знать!
Марта ждала меня. В камине горел огонь. На камчатную скатерть она водрузила канделябры с витыми свечами, дающими мягкий свет и источающими аромат, от которого мне стало лучше. Она подала мне бокал шампанского, и я залпом осушил его. Мне страшно хотелось пить. На Марте был черный кафтанчик с красной оторочкой, и она казалась тихой и безмятежной, как море после шторма. Как-никак это был праздничный вечер, я пошел надел смокинг и спустился вниз. В доме царил мир и покой, музыка Сати кружилась по комнате, как перекаты смеха.
Мы уселись за стол, обменявшись всего лишь несколькими словами, озабоченные тем, чтобы не погубить крохотный зародыш гармонии. Ломтики лосося в уксусе и оливковом масле были превосходны, и я сделал Марте комплимент. Мы старательно вели себя немножко чопорно, немножко церемонно, и это позволяло мне скрывать мои мрачные мысли.
Ледяное шампанское приятно освежило меня, и я стал понемножку расслабляться. Марте захотелось танцевать. Она поставила Штрауса, и мы вальсировали в отблесках огней, точно идиллическая пара из рекламы собачьих консервов; я старался во всем подыгрывать Марте. Вдруг она расстегнула кафтан. Я сидел на диване. Звучал роскошный голос Оум Калсум, я ел мусс с горьким шоколадом, а Марта, сбросив кафтан, стала полуголая танцевать. Она была пьяна. Голова у нее моталась из стороны в сторону, да и саму ее покачивало. Я подошел к Марте. Мне тоже хотелось одурманить себя. Забыться. Отделиться от этого кошмара, в который превратилась моя жизнь, хотя бы на несколько часов.