— Лейтенант Вэл Чен! — бойко представился я хрипловатым голосом, подражая южному акценту, и надвигая козырек форменной фуражки еще ниже на глаза. — Приказано доставить арестованного в ваше распоряжение!
— Какого черта? — еще больше разозлился Ен Шао. — Кем приказано?
— Лично генералом Бао! — невозмутимо отрапортовал я, внимательно наблюдая за ним.
— Генералом Бао? — в голосе Ена послышались благоговейные нотки. Он вышел из-за стола. Поправляя мундир.
А он совсем не изменился, разве что стал еще лощенее и самоувереннее. Новенький китель, застегнутый на все пуговицы, поблескивал капитанскими значками и орденскими планками на груди. Короткая стрижка сильнее выделяла выступающие скулы, на которых играл легкий румянец. Темные узкие глаза его смотрели холодно и властно.
Я выступил вперед, отстраняя к двери Хо и сбрасывая с головы фуражку. Глаза мои не отрывались от его глаз. Ради этого момента стоило рисковать своей жизнью! Стоило, чтобы сейчас увидеть в глазах своего врага все: и смятение, и замешательство, и испуг, и ярость, и ненависть — все, что смешалось в них в эту минуту. В следующее мгновение его рука дернулась вниз, к ремню, где висела кобура, но я оказался проворнее, выхватив первым свое оружие.
— Даже и не думай об этом! — предостерегающе сказал я, наставляя раструб излучателя ему на грудь.
Поняв, что я не шучу, он послушно опустил руки. Губы его сжались, прищуренные глаза с ненавистью следили за мной.
— Я вижу, ты удивлен, увидев меня здесь? А, Ен? Ты, наверное, давно похоронил меня в своих мыслях? Напрасно! Как видишь, я жив и вполне здоров, и ничего не забыл… ты слышишь? Ничего!
— Что тебе надо? — сдавленным голосом произнес он, заметно бледнея. — Ты убьешь меня? Вы же сложили оружие тысячу лет назад.
— Мы сложили оружие, но не разучились им пользоваться! — холодно сказал я, глядя ему в глаза. — Но я не хочу проливать кровь. Я хочу правосудия и справедливости!
— Справедливости? — неожиданно усмехнулся он, словно издеваясь над этим словом. — О какой справедливости ты говоришь?
— Ты предал меня, ты предал свой народ, которому должен был служить, ты предал свою революцию, о которой так много говорил!
— Боже мой, Максим! — снова усмехнулся он. — Ты, как и прежде, неисправимый идеалист! Народ, революция… К чему все эти громкие эпитеты? — Он внимательно посмотрел на меня. — Скажи прямо, что хочешь отомстить мне за себя и свою жену! Зачем же прятаться за никчемными и пустыми лозунгами, которыми завешан весь город? Я прекрасно понимаю тебя, и даже, если хочешь, не осуждаю… Только избавь меня от своей человеколюбивой философии — меня от нее уже тошнит!