В стороне бывшего колхозного поля послышались маты и одинокие выстрелы.
— Давай, сука! — кричали вдали. — Нашу давай, чтоб все подохли!
— Погоня, — обречено сказала Настасья.
Гера оценил тягучее движение минутной стрелки: действительно, сука…
— Прорвемся, — сказал он.
— А если не прорвемся? — спросила Настасья.
— Тогда не прорвемся, — сказал он, ощупывая в кармане куртки железного другана.
За ближайшим домом послышался хохот, по косвенным признакам явно не человеческий. Тяжелые бабы медленно перекрестились.
— Ведун шуткует, — сказала одна из них.
— И не говори, Маш, — сказала вторая. — Знать, ничего хорошего.
Из-за угла, в облаке пыли и последних смешинок, появился батя Иван. Был он прост, опрятен, высок и широк в плечах.
— Чего, брат, обижают? — спросил он загрустившего Геру.
Голос был так приветлив, что рука сама собой выпустила рукоять пистолета.
— Да, — просто ответил он. — Знаете, батя Иван, тут у вас такие обычаи…
— Какие такие?
— Дурацкие, — сказал Гера.
— Знаю, — согласился ведун. — Ты еще, кстати, всего не видел.
— И не надо.
— Да как сказать, — усмехнулся батя Иван. — Ты же сюда приехал, чтобы чертова хлебала выкусить. Я так полагаю, что скоро выкусишь… Пойдешь, Лишков, ко мне в ученики?
— А почему я? — испугался Гера.
— Есть в тебе дар, — сказал батя Иван. — Нутром чую: есть он, собака серая. А если дар есть, то и остальное будет. Ты только одно запомни — своему майору не верь, если снова заявится.
— Но почему?
— Он, — объяснил батя Иван, — врагу продался. Да не абы как, а по древнему ритуалу. Есть такой обычай… Когда империя погибала, от нее только и осталось, что ритуал поганый. А те, кому не надо, нос по ветру и гробницу, гады, раскрыли.
— Какую еще гробницу?
— Вавилонскую, — вздохнул батя Иван. — Там много чего было. От одного Яхве сто тысяч книг… А от Кришны, от Шивы, от Сатанаила, в конце концов! От Арджуны, помню, книжка была — в синем переплете, невидимой рукой писаная. Если по-санскритски умеешь, ее, говорят, пятьсот лет можно читать. Так написано, что не оторвешься.
— А при чем тут Яхве? — невпопад спросил Гера.
— Да не при чем. Совершенно не при чем… Он ведь так себе, ерунда по сравнению с Брамой. Все равно, конечно, больше нашей галактики, только ведь перед Брамой любой щенок: и я, и ты, и Яхве этот несчастный, и сам дедушка… Ладно, потом тебе нашу космогонию объясню. Сейчас идти надо, а то они уже близко.
— А я говорю, сука — налево пойдем! — донеслось с бывшего колхозного поля.
Одиночные выстрелы слились в непрерывную канонаду. Кричали отрывисто, непонятно, и оттого особенно страшно: