Прогуливаясь вдоль
незаезженной колеи, Вера пыталась поймать причину тревоги, хотя прекрасно
понимала, что это из тех занятий, которые находятся в системе координат «черная
кошка в темной комнате» или «иголка в стоге сена». Точно знаешь, что иголка
есть, боишься уколоться, но где она? Вот и сена бы подстелить...
Все эти дни Вера не
пыталась проецировать Зарайского на Словцова и наоборот, но чем больше она
общалась со Словцовым, тем больше подходила к той черте, за которой женщина
невольно начинает сравнивать, в чем-то оправдывая свой интерес. И сейчас,
пытаясь отвлечься от саднящего чувства чего-то неотвратимого и неприятного, она
вспоминала Георгия. Да, по сравнению с мечтательным, ироничным, лишенным какой
бы то ни было прагматичности Словцовым, Георгий был, что называется, матерым
волком. Уж за ним точно как за каменной стеной. При этом по интеллекту ему и
близко не было равных в его окружении. Побратимы по бизнесу, выросшие из
малиновых пиджаков, только сейчас начали понимать, что в высшие эшелоны теперь
с бандитскими ухватками не пройдешь, и стали запасаться «солидностью», кое-что
почитывать и покупать дипломы. При этом Георгий не был лишен романтичности.
Вере нравилось, как он часто повторял, перефразируя Тертуллиана: «Я с Верой -
значит, существую, и это не абсурд». А интеллект Павла был совсем другого рода,
он был мало применим на том поле, где нужно было зарыть пять сольдо и ждать,
когда вырастет дерево с золотыми монетами.
Вот, вчера вечером,
навещая его в больнице, она что-то говорила ему о вечернем Ханты-Мансийске, а
он смотрел в окно и вдруг стал читать в полный голос стихотворение Тютчева
«Одиночество»:
«..Луна медлительно с
полуночи восходит
На колеснице облаков,
И с колокольни одинокой
Разнесся благовест
протяжный и глухой;
Прохожий слушает, - и
колокол далекий
С последним шумом дня
сливает голос свой.»
И тут, словно совпадая с
ним, с улицы донесся колокольный звон из храма, заставив Веру вздрогнуть и
подойти к окну, за которым над щедрыми огнями города висела полная, но не
желтая, а красная, словно перегретая изнутри луна. Вера стояла, соприкасаясь с
Павлом плечом, и ей казалось, что она чувствует, как холодный космос
пронизывает поэта. Пришлось, правда, переспросить, чтобы узнать, чье это
стихотворение. Словцов же вдруг вернулся на землю и с вечной своей полуулыбкой
процитировал:
«Не верь, не верь поэту,
дева;
Его своим ты не зови –
И пуще пламенного гнева
Страшись поэтовой
любви!»
- И это Тютчев... -
сообщил он, возвращаясь в унылую больничную реальность.