4
День выдался солнечный.
Утренняя хмарь была сначала проткнута копьями солнечных лучей, затем
развеялась, уступив место голубому, но немного мутноватому небу с прожилками
облаков, словно в него подмешали сухого молока. Выйдя на улицу, Павел полностью
отдал себя созерцанию. Он подолгу стоял у старых зданий, не столько любуясь,
сколько пытаясь почувствовать сквознячки истории из их окон, парадных и дворов.
Сначала он ринулся в тонкую вязь древних посадских переулков и удивлялся их
безлюдью и тишине. Только бабульки на скамейках неспешными разговорами нарушали
ее да редкие автомобили.
Словцов немного постоял
у церкви Афанасия и Кирилла, что на Сивцевом Вражке, полюбовался классической
геометрией ее форм, но войти почему-то не решился. Двинулся дальше. На одном из
старых домов заметил мемориальную доску: «В этом доме в конце 1911 - начале
1912 жила русская поэтесса Марина Цветаева». Постоял, раздумывая об ее судьбе,
и пришел к безрадостному выводу, что и поэтессам на этом свете живется не
сладко. Уж, во всяком случае, не слаще, чем поэтам. И действует этот неумолимый
закон на всех самых талантливых. Причем с такой обязательной закономерностью,
что даже обласканные властью и не обделенные наградами, но часто бездарные,
хотят чем-нибудь походить на истинных страдальцев, придумывают себе мнимые гонения,
диссидентство и всякую неустроенность, дабы обрести, пусть и фальшивый, ореол
мученичества.
Все, что Павел видел
вокруг, возвращало ему ту Москву, которую он знал еще студентом Литинститута.
Ту, которой он дышал, как самой поэзией. Ту, в которой даже запах метро имел
мистическое значение столичного. Ту, куда слетались музы и пегасы, где
восходила и угасала слава великих имен. Ту, которая хранила в себе необоримый
дух русской старины и мужество 41-го года. Ту, где Павел умел безумно и
безоглядно любить... Неужели все это когда-то было?!
Когда громада высотки
МИДа заслонила собой полнеба, Павел повернул обратно - в посадские переулки.
«Выруливал» то на Большой Власьевский, то в Староконюшенный, то выходил на
Пречистенку, откуда были видны золотые купола храма Христа Спасителя. Дойдя до
театра Вахтангова, замер, внимая пешеходному гулу Арбата. Нигде уже не было
снега, и Словцов с удивлением осознавал, что еще несколько часов назад он
покинул настоящий «Сугробистан», где Россия казалась бесконечной и дремлющей.
Здесь же размах Москвы
сжимался до особого микрокосма одного района. Тщательно вылизанная брусчатка
только в трещинах и стыках хранила снег. Ретро-фонари - часовые по обеим
сторонам - не справлялись с имитацией древней европейской столицы. Не пахло здесь
Европой, дух был особый. И вспомнилось вдруг есенинское: