- Я, похоже, приношу
несчастья. Там, где я появляюсь, начинают стрелять, случаются инфаркты...
- Дурак ты, Паша, - тихо
и незлобно ответила Вера.
Отпевали Михаила
Ивановича в церкви Симеона Столпника на Новом Арбате. Удивительно, как этот
небольшой, но красивый храм устоял во время всяческих реконструкций. И стоял он
на огороженном холмике газона посреди гордых многоэтажек, несущегося мимо
потока машин и блеска реклам. Видимо, ему передалась часть подвига святого, в
честь которого он был построен.
Павел поразился
количеству подушечек с наградами, среди которых были отнюдь не юбилейные
медали. Их впереди процессии на кладбище несли строгие подтянутые солдаты.
Возможно, даже из Президентского полка. Гроб опускали, как и положено на
военных похоронах, под залпы почетного караула. Павел в этот момент думал, что
во время всех погребений, в которых ему довелось участвовать, он смотрит вокруг
как сквозь бесцветную, но осязаемую пелену. Пелена появляется всякий раз, когда
к нему приближается смерть. Что это и какую выполняет функцию? Может, так
защищает себя сознание живого человека? Ему очень хотелось спросить у
кого-нибудь, видят ли они ее, ощущают ли ее перед своими глазами? Понимая
несвоевременность подобных разговоров, он отвел глаза в сторону и узрел за
рядами могильных оград странного человека в темных очках и глухом черном плаще.
Ко всему этому на лоб его была надвинута шляпа. Подходящий образ для шпионского
фильма. Он пристально и неотрывно смотрел сквозь непроницаемые стекла на
ритуальное действо, в котором участвовал Словцов.
Уже за длинными рядами
поминальных столов, поставленных буквой «п», где произносились торжественные
речи, Павел опять-таки вспомнил странного незнакомца. Еще раз возникло чувство,
что он его уже где-то видел, но эта черная маскировка не давала определить, где
и при каких обстоятельствах. Снова пришла на ум фотография Георгия Зарайского,
но на этот раз он неожиданно для самого себя смог найти нужную ассоциацию.
Вспомнилось утреннее застолье в гостинице Ханты-Мансийска, мудрый Егорыч во
главе и галдящие иностранцы. И только один - молчаливый и подчеркнуто
серьезный. Он-то и был очень и очень похож на Зарайского. Стоило, наверное,
сказать об этом Вере, но, разумеется, не сейчас. А через некоторое время
сомнения и вовсе уступали место мысли об излишней мнительности. Мало ли похожих
людей? Тем более что о полном сходстве речи не шло.
Ночевать пришлось в
квартире генерала. Словцову постелили на кожаном диване в кабинете Михаила
Ивановича. Засыпая, он поймал себя на мысли, что предпочел бы даже эту ночь
провести с Верой. Хотел убедить себя, что ему стыдно перед покойным генералом,
перед убитой горем Варварой Семеновной, но ничего не мог поделать. Тяга к Вере
была сильнее теней смерти. Она была сравнима с цунами, которому, в сущности,
все равно, куда, как и когда направляется его бешеная сила. Ворочаясь на
генеральском раритете, Павел мысленно ругал себя за безвозвратно утраченную в
пьяном угаре ночь прошлую. В который раз давал себе слово больше не прикасаться
к алкоголю. Предстояло еще пережить девять, а может, и сорок дней в этом доме.
Как уж решит Вера. «Зачем я здесь? - снова и снова спрашивал он себя. - Как
нынче быстро несется жизнь, и как неожиданно наступает смерть». А когда сон все
же начал налипать на веки, в кабинет вдруг пришла Вера. Но пришла явно не для
того, чтобы броситься в его объятья, а просто села на край и тихо сказала: