— Вас арестовали за злостное хулиганство?
— Ведь это были шестидесятые: все американские студенты так или иначе бунтовали.
— И что вы натворили?
— Не знаю, бывали ли вы в Оклахоме, но, смею заверить, это отнюдь не рассадник диссидентства.
— Не имел удовольствия.
— Поверьте, вы не много потеряли, разве что любите коров и нефтяные вышки. От скуки мы буквально зверели. Обматывали туалетной бумагой деревья и учительские Машины, швырялись банками с краской в стены школы и устраивали шествия с лозунгами.
— И за это вас арестовали?
Похоже, он едва удерживался от смеха.
— Как и всех остальных.
— Против чего же вы протестовали? — допытывался Томас.
Я смущенно откашлялась.
— Да против чего угодно. Честно говоря, уже не помню точного содержания наших лозунгов. Знаю, что мы выступали не столько против войны: в Оклахоме не так уж много пацифистов. В основном мы ратовали за любовь, мир, свободный секс — ну, знаете, вещи, которые интересуют тинейджеров.
— Надо же, от вас я этого никак не ожидал, — рассмеялся он.
— Что поделать!
— Не помните, что было на вашем лозунге?
— «Повысить жалованье копам», — улыбнулась я.
Томас прикрыл рукой рот и долго сидел неподвижно. А когда снова взглянул на меня, его глаза весело искрились.
— Значит, повысить жалованье копам?
— Такова уж Оклахома. Закон и порядок — вот девиз нашего штата.
— Прошу прощения.
Он вышел и через несколько минут вернулся с горячим кофе и новой пачкой сигарет. На этот раз он был серьезен, и мы быстро покончили с процедурой.
— Я бы хотела просить вас об одолжении, инспектор.
Камера все еще работала.
— Никто не знает о моем «позорном» прошлом. Буду очень благодарна, если сохраните все в секрете.
— Даю вам слово, мисс Кесуик. Если, разумеется, не окажется, что вы каким-то образом замешаны в подготовке взрыва.
— Заверяю, что никоим.
Мы встали, и я взяла сумочку.
— Последний вопрос, мисс Кесуик, — небрежно бросил он. — Что вы знаете о Гиле Гарретте?
— Простите?
— Гиле Гарретте, президенте «Пантер».
— О, я знаю, кто он, — озадаченно пробормотала я, — но о нем мне ничего не известно. А в чем дело?
Томас покачал головой:
— Простое любопытство. Он кажется мне весьма неприглядным типом, и у него темное прошлое.
— Темное прошлое? О чем вы?
— Насколько нам стало известно, он носит фамилию Гарретт всего двадцать с чем-то лет, с тех пор, как в восьмидесятых стал работать на мистера Брейса. Тогда он словно материализовался из пустоты. Что было до того, мы не знаем. Но мы все равно докопаемся до правды. Возможно, за этим ничего не стоит.
И с этими словами Томас выключил камеру.