Так фашистам и не удалось ликвидировать комсомол, хотя они десятки раз хвастливо объявляли его «окончательно уничтоженным».
И вот настал день освобождения. В июне 1940 года трудящиеся Латвии, руководимые компартией, при поддержке братской Красной Армии, свергли ненавистный фашистский режим и установили в стране советскую власть. Началась новая, светлая эпоха в жизни латышского народа.
В-предлагаемых юному читателю рассказах отражены отдельные эпизоды подпольной работы латышских комсомольцев в 1934-940 годах.
Обычный осенний день. На улице пасмурно, сыро. Собирается дождь. Брр!
Хорошо бы сейчас пристроиться у тёплой печи и унестись вслед за героями какой-либо книги в неизведанные жаркие страны. Но увы! Приходится сидеть в холодном неуютном классе, где всё знакомо до мелочи, до приторности.
Вот зияет на стене чёрная классная доска, похожая на квадратную пасть. Над ней большой медный крест с распятым пластмассовым Христом. У спасителя отбит нос и часть тернового венца. Прошлой весной ему в голову угодил случайный камень, пущенный через окно неизвестным малолетним нечестивцем…
Вот учительский стол с двумя обгорелыми пятнами, похожими на Африку с Мадагаскаром — недавно Юрка Пуринь подложил кусок фосфора под классный журнал и чуть было не наделал пожар…
Вот…
— Идёт, идёт!
Я вздрагиваю от этого громкого крика. Маленький, юркий Романовский бежит от двери к своей парте на «Камчатке». Он сегодня дежурный и отвечает за порядок в классе.
Сразу становится тихо. Госпожу Раудупс, преподавательницу латышской литературы, боятся даже самые отчаянные сорви-головы нашей гимназии.
С шумом распахивается дверь. В класс влетает тощая пожилая женщина. У неё вытаращенные глаза, длинный тонкий нос и короткая мальчишеская причёска. Учительница с силой швыряет на стол портфель, наполненный книгами:
— Кто дежурный? — визгливо кричит она, топнув ногой в мужском полуботинке. И тотчас же приказывает:
— Молитву!.. Живее, ну! Романовский дрожащим голосом начинает:
— Отче наш…
Мы все стоим, набожно сложив руки и опустив глаза. Раудупс сегодня не в духе. Когда она в хорошем настроении, то здоровается с нами. Если же урок начинается с криков и молитвы — значит будут сегодня и двойки, и колы, и прочие гимназические неприятности.
В первую очередь достанется, конечно, мне. И всё из-за этого жабьемордого Вирзы — придворного стихоплёта Ульманиса (Ульманис — фашистский правитель буржуазной Латвии).
Вирза — кумир нашей Раудупс. Урока не проходит, чтобы она, полузакрыв глаза и мерно покачиваясь, не читала вслух его бессмысленные, слащавые стихи. А прошлый раз, уже перед самым звонком, она вдруг учинила допрос: читали ли мы какие-то там новые стихи Вирзы. Меня она спросила первым. Разумеется, я эти стихи не читал. Надо было соврать и начать расхваливать: как чудесно, как прекрасно! Все так делают. Но меня словно кто за язык потянул: