— Что мешает испытывать то же самое юным сердцам?
— Их молодая горячая кровь.
— Это сохраняет им тепло, но не может предохранить от возможности заблудиться, — доказывала Фелиция.
— Ну, какое это может иметь значение, если вы и собьетесь несколько с дороги, когда ноги ваши крепки, а кровь бурно переливается по телу? — сказал он весело.
— Но ведь юное сердце может заблудиться, — настаивала Фелиция.
— Я не хочу с вами препираться в логике милая барышня. Я хочу внушить вам, что молодость — чудесная вещь и сама по себе составляет счастье. По-видимому, есть что-то соблазнительное в стремлении просветить того, кто не хочет просветиться. Увы! Как прекрасно было бы снова очутиться в 33-х летнем возрасте!
— Тридцать три года! Ну ведь это уже старость.
Он посмотрел на нее со смешанным чувством грусти и радости, наклонив голову в одну сторону.
— Для вас я думаю, это так. Я забыл об этом. Для меня это полный расцвет жизни мужчины, когда весь мир у его ног. Позже он начинает замечать, что мир ему доходит до плеч. Но в тридцать три года… Я думал о Рейне. Это его возраст.
— Получили вы от него письмо? — спросила Фелиция после продолжительной паузы.
— О, да. Он никогда не оставляет меня долго без вестей о себе. Нас ведь только двое.
— Вы, видно, очень привязаны друг к другу, — заметила Фелиция.
— Я горжусь своим сыном, моя милая, а он настолько глуп, что гордится своим бедным старым папашей.
Голос его вдруг стал очень мягким, и он заговорил с простодушием, свойственным старикам. Глаза его устремились вдаль, а блеск их затуманился удивительной дымкой нежности. Фелиция была тронута и почувствовала сильное влечение к нему. Образ ученого с глубокими знаниями заменился представлением о старике, опирающемся на сильную руку своего сына. И мужественная сила сына росла по мере того как исчезала она у отца.
— Немного найдется людей, — продолжал он задумчиво, — которые пожертвовали бы своими рождественскими каникулами и протащились бы весь этот путь исключительно затем, чтобы повидаться с таким старым немощным существом, как я.
Фелиция выглянула в окно, но снег уже перестал.
— Его отсутствие должно быть для вас весьма чувствительно.
— Да, постоянно. В Оксфорде мы много времени проводим вместе. Из своего дня он, по крайней мере несколько минут уделяет мне всегда.
— Как это хорошо с его стороны! А для вас это, вероятно, чудесно.
— Великое счастье… да, великое счастье!
И он, стоя рядом с Фелицией, с заложенными за спину руками, выглянул в окно и также ничего не увидал. Чары задумчивости веяли над обоими и невольно сближали их.