8
— Монго, дорогой, наконец-то!
Столыпин ввалился с мороза: пышные усы в инее, щеки алые и глаза шальные. Явно опрокинул с утра пару-тройку рюмочек.
— Наконец-то, Маешка — это правда! — скидывал он на руки Андрею Ивановичу шапку, шарф, шинель. — Дай тебя обнять. Ишь какой сделался мужчинка: плечики стальные, пальчики как клещи. Жизнь походная сделала свое дело.
— Ну а ты никак исхудал?
— Да уж не поправился. В Туле диарея прошибла, не сходил с горшка двое суток. Думал: не холера ли? Но зимой холер не бывает. Ничего, кажется, очухался. Прочищал кишки водкой. Водка, брат, великая сила!
— Вот сейчас и выпьем. Как не выпить за встречу после долгой разлуки?
Говорили о новостях Петербурга, о знакомых актрисах, о балах, о конфузе, происшедшем на балу Воронцовой-Дашковой. Монго жевал телятину и качал неодобрительно головой.
— Надо же так опростоволоситься! Дернуло тебя заявиться в свет при твоем положении.
— Видишь, значит, дернуло. Должен был увидеться с одним человеком.
— Эмилия в Петербурге?
— Догадался, черт.
— Мудрено-то не догадаться. Что, амуры вспыхнули с новой силой?
— Да какое там! Все никак не встретимся. Может быть, сегодня у Карамзиных.
— У Карамзиных можно: августейшие особы — не любители литературных салонов.
— Ты туда со мной?
— Нет, избави бог: там у вас такая скучища. Это не по мне. Если не набьюсь в гости к Сашеньке, то пойду по рукам актрисок.
— Ну, конечно, Монго в своем репертуаре.
Друг, зажмурившись, сладко потянулся.
— А то! Отпуск надо провести с пользой. Ты когда назад?
Лермонтов вздохнул.
— Если в срок, то четырнадцатого марта.
— Потяни немного, и поедем вместе.
— «Потяни» — скажешь тоже. Лишь бы раньше не выгнали.
— Медицинское заключение никогда получить нелишне. Ломота в суставах, то да се.
— Я подумаю.
Вечером он поехал к Карамзиным. Эмилия сидела с чашечкой чая и о чем-то беседовала с хозяйкой, матерью семейства, Екатериной Андреевной. Обе обернулись навстречу Михаилу, и Карамзина сказала:
— О, какие гости! Милости прошу. Потолкуйте здесь, а потом отправимся ужинать. — Встала, уступая поручику место. Он, склонившись, поцеловал ей руку, а она шепнула: — Действуйте смелее. И полу́чите счастье всей своей жизни.
У него в груди сладко екнуло сердце.
Он сел на пуфик рядом с Милли. И проговорил для начала:
— Никаких распоряжений насчет меня пока не вышло. Видимо, отпуск не отменят, но отставки мне не видать как своих ушей. И поближе, в Россию, переведут вряд ли.
— Очень жаль, — проронила Мусина-Пушкина.
— Жаль, конечно, но не фатально. Я еще вернусь в Петербург. И надеюсь, что навсегда. Вы меня дождетесь?