Милли подняла брови.
— То есть как «дождусь»? Вы о чем?
— Не уедете за границу? Не решите со мной порвать?
Она покусала губки.
— Не решу, пожалуй… За границу же, возможно, поеду — по одной серьезной причине.
— К дочке?
— Да.
— Расскажите о Машеньке.
Милли с удовольствием улыбнулась.
— Что рассказывать? Очень, очень славная девочка. И необычайно серьезная.
— Вот как?
— Подойдешь, бывало, к кроватке, чтобы посмотреть, хорошо ли спит, а она не спит. Молча лежит с открытыми глазками. Вроде думает о чем-то. Ни с одним из моих сыновей не было такого.
— А еще, еще?
— Кушает неважно. Иногда животик болит. Мы давали ей укропную воду, и она тогда не плакала.
— Закажите ее портрет. И пришлите мне. Я его вставлю в медальон и носить стану на груди. Вместе с ладанкой.
— Закажу непременно.
Появилась Софья Николаевна и произнесла приглашающе:
— Господа, просим всех в столовую.
Лермонтов сидел за столом рядом с Мусиной-Пушкиной, а Аврора — с Андреем Николаевичем. После ужина почитали стихи, дамы помузицировали, а в конце вечера Михаил и Андрей проводили сестер к их экипажу. Целовали им ручки. Приглашали приехать еще — завтра, послезавтра… Сестры обещали.
Поднимаясь по лестнице, Михаил сказал:
— Ты счастливее меня, оттого что Аврора теперь свободна и ничто не мешает вам соединиться.
Карамзин усмехнулся.
— Да, ничто. Но имеется некто, кто невольно мешает.
— Кто? Додо?
— Совершенно верно. Ты ведь знаешь, что ее младшая дочка — от меня?
— Знаю, но Додо замужем и не собирается разводиться.
— Да, а совесть? Как я буду смотреть ей в глаза, ежели женюсь на Авроре?
— Да она будет только рада, если ты обретешь семью.
— Сомневаюсь.
— Я уверен в этом.
— А Эмилия со своим расстанется?
— Мы не говорили об этом теперь. Раньше не хотела, а сейчас не знаю.
— Мы с тобой в любви несчастливы оба, — резюмировал Карамзин.
Но поэт не согласился.
— У тебя есть все-таки надежда на Аврору. У меня же надежды не имеется вовсе.
— Ну, не говори: а Щербатова?
— Разве что Щербатова.
Попрощавшись с хозяевами, сумрачный и печальный, он поехал к бабушке.
1
Лермонтова разбудили в семь утра. Он сначала не понял, что случилось, и смотрел на Андрея Ивановича невидящими глазами. А слуга втолковывал:
— Михаил Юрьевич, барин, к вам господин военный из штаба.
— Из какого штаба?
— Не могу знать. Говорят, с пакетом.
Натянув на себя брюки и шлафрок, вышел из своей комнаты. И увидел порученца Главного штаба — тот служил у дежурного генерала Клейнмихеля. Козырнув, передал письмо в конверте и сказал своими словами:
— Так что вам предписано в сорок восемь часов покинуть Петербург. Ибо срок отпуска давно вышел.