— Там, на склоне Святого Давида, Грибоедов упокоен. Хочешь посетить его склеп?
— Непременно, но не теперь. Мне пора предстать пред очи генерала Розена, засвидетельствовать прибытие.
— Ну, тогда нам на Алавердскую.
По пути, на торговой площади — «татарском майдане» — Лермонтов купил сафьяновые чувяки с серебряными позументами черкесской работы (изначальная цена была три рубля серебром, но совместными усилиями удалось сбить ее до двух).
Здание штаба отдельного Кавказского корпуса словно вымерло — только часовые у входа и писари внутри.
— Здравствуй, Поливанов, — заглянул в одну из комнат Егор. — Отчего никого не видно?
— Оттого что с утра главнокомандующий выехал на Дидубийское поле, где его величество станет проводить смотр. Ты-то здесь зачем? Вот уж будет тебе взбучка.
Ахвердов не растерялся.
— Друга и брата встречал, прибывшего из Петербурга. Разреши отрекомендовать: корнет Лермонтов.
Оба офицера вытянулись по струнке, щелкнув каблуками.
— Вы, корнет, не родич ли тому Лермонтову, что стихи пишет?
Михаил улыбнулся.
— Это я и есть.
Поливанов ахнул.
— Да неужто? Вот ведь как бывает — не гадал, не чаял… Разрешите руку вашу пожать?
— Сделайте одолжение, сударь.
— А когда барон Розен обещал вернуться? — спросил Егор.
— К вечеру, должно быть. Я доложу.
— Доложи, голубчик, очень нас обяжешь. Мы пока пойдем пообедаем. Коли что — так пришли за нами кого-нибудь.
— Так и быть, пришлю.
И действительно: только заказали вина и холодных закусок, как примчался из штаба вестовой.
— Стало быть, велели господам офицерам тотчас же прибыть.
Выругавшись по матушке, приказали половому придержать заказ и пошли к начальству.
Генерал-лейтенант Розен[1], по происхождению из Эстляндии, был мужчина маленький, но надменный и неласковый, как Наполеон; смотрел на всех собеседников снизу вверх, словно сверху вниз. Покивав на приветствия прибывшего Лермонтова и пробежав глазами его документы, выразил неудовольствие:
— Что-то вы подзадержались в пути, корнет. Целая неделя по Военно-Грузинской дороге — не долго ли?
— Каюсь, ваше превосходительство: был заворожен здешними красотами и не мог себя заставить тронуться то с того, то с иного места, прежде чем не сделать картинку карандашом или маслом.
— О, так вы не только поэт, но и художник? — спросил Розен, впрочем, не без насмешки в голосе.
Михаил ответил серьезно:
— Я не льщу себе столь высокими прозвищами. Не художник и не поэт, но военный, пишущий стихи и картины.
— Этак лучше. Отправляйтесь, господин военный, в собственную часть и побыстрее. Ваш Нижегородский драгунский полк скоро должен выступить в сторону Тифлиса, чтоб принять участие в смотре на Дидубийском поле.