— Во буренка, слушай! — обращается он как бы к талии женщины. — Надо же, какую корму отъела… ты гляди! — и показывает сам себе ладонями, как рыбак, какую.
Доселе молчавшая женщина моментально перебивает, не оборачиваясь, не удостаивая, значит:
— Нахал! Охальник! Чего прешь? Я вот те сейчас дам, отъела! — Она лихо замахивается крупным стеганым локтем. — Да убери ты свой сундук!
Нахал приседает, хватаясь за кепку:
— У-ю-юй, искалечишь, красавица!
— Прет и прет. Чего прет? — спрашивает женщина у соседки, как бы возмущаясь. — Конечная же. Стой себе культурно, говорю. Статуй какой…
А дядька уже забавляется вовсю:
— Да ну-у, подай бедро, весь мой багажик, слушай, раздавишь. Ух ты! — притворно ухает он. — Вот это товарец. В жизни не встречал, хоть полсвета объехал, ни в каких заграницах нету такого качества и количества, одновременно как и объема при выдающихся качествах плотности и образцовой упругости, — ерничая тараторит он.
— Да отвяжись ты, черт рыжий!
— Чего отстань, чего отстань-то? Загородила весь белый свет. Сдвинься, а?
— Ну?! — грозно, но кокетливо косится она через плечо. — Что ты за человек такой, прямо не знаю.
— Да хороший я человек, и ты хорошая, ну вот и давай мы с тобой это, как его…
— Щас получишь! — оглянувшись, весело перебивает женщина. — У меня не заржавеет. Бывалый какой выискался. Видали мы таких всяких.
Довольный шутейным оборотом дела, дорожный ловелас смеется и, поставив чемодан, подбоченясь, оглядывается на меня, сидящего. В его черных роковых глазах развеселые огоньки азарта и — предвкушение скорой победы! Рубашка в дивных цветных амебах, на мятом галстуке мартышка, пальма и вальяжная дива в зачаточном купальнике.
— Во бабы пошли, видал? Стоит, понимаешь, как вкопанная, хвать-ее-перехвать! — говорит он с восхищением, поигрывая бровями. И подмигивает, озоровато кивая на, в самом деле, чрезвычайный торс, туго обтянутый фуфайкой. Занятный контраст праздничного деревенского «ансамбля»: стеганка, вечная стеганка и нарядный подол платья.
— Как дамочка?
Я одобрительно гмыкнул и кивнул — мечта, мол, и все такое. Отвернувшись, он начинает с новым упорством:
— А? Давай, слушай, проходи давай… Вот все вы такие погорельцкие вредные, упрямые! У!
Женщина не стерпела навета, обернулась:
— А сам-то ты откудова такой лихой выискался? Ишь, распоряжается. Ба, что-то вроде никак и знакомый…
— Аль не признаешь?
— Никак Топорков? Ты чего, вернулся? Юра… Сколь годов-то прошло, Юрий… Петрович?
— Верушка! — отступая, распахивает объятья Топорков. Вон чего, а? Как же это мы с тобой ехали-ехали и не признались? Ну, здравствуй, здравствуй, милая ты моя. А я да, вот он, вернулся, выходит, так. Давно мы с тобой, это самое, давненько не виделись, бесед не беседовали, — зачастил мужчина, и поправил свой экзотический галстук, и кепочку сдвинул совсем на затылок — тугие кудри, освободившись, радостно вывалились на лоб.