— Да я же говорю, картинки хорошие, отличные картинки, я разве против? А что еще-то есть?
— Не знаю. Красиво, но не только в красоте дело. Что-то еще такое… Трудно выразить.
— Щемящее!
— Во-во. Щемящее и родное. Просто до слез милое. Понимаешь, в чем загадка, я не испытываю боли, я даже сочувствия не испытываю, хотя воображаю трудную зимнюю жизнь в этих богом забытых углах. Мне все кажется, что тут хорошо жить, гармонично как-то. Вот я городской совсем, а чувствую, чувствую, ах, не знаю как сказать. Понимаешь ли ты меня? Странно ведь, эти сельские картины для нас с тобой словно диковинка, а должно быть естественным. Милое это все, но совсем постороннее.
— Не говори красиво, брат Василий, — строго произнес Виктор, вздев указательный палец и погрозив им. — Не говори красиво. Заповедь классика, учти это. Поживи тут зиму, в заносах и без света, воды, газа, потом поговорим о всяких твоих поэтичностях. Водочки, девочек с первого курса на картошку сюда осенью золотой, в сентябре да октябре, на пару месяцев эдак. Хоть на голове ходи! Вот и вся романтика.
И заорал внезапно с богатырской силой счастливого, беззаботного и здорового дылды:
— Тут из-за леса-а выходит та моя Лайла-а… Древний Том Джонс на русский манер. Помесь тверского с англицким. Таперича так поют, сынок.
— Фу ты, — сморщился Василий. — Откуда вспомнил такое?
Ему-то, Василию, смутно вспомнилось что-то про легкую дальнюю дорогу, пыль дорожную и мгновенный взгляд из-под платка, и невозможное возможно, дорога дальняя легка, когда мелькнет в пыли дорожной мгновенный взгляд из-под платка…
— Все-то ты опошляешь, Витольд. Неужели тебе не жалко? Что же, разве тут красоты никакой нету? Жизнь ломается у людей, драма целая. Заселять надо деревеньки, а не уничтожать их. Дороги строить, связь, телефон, вон в Америке каждый хуторок к интернету подключен, а тут…
— Ого! Телевидение кабельное и спутниковые тарелки! Что-то новое прорезалось в вас, шеф. А насчет жалко, отчего же, жалко. Никто не живет, все разбегаются, а кто остается — потихоньку спиваются. Ни одного пацана. Куры да старухи. Застой, слушай, тоска русская неизбывная, а не красота твоя сентиментальная, прости уж. Представь: зима, бесконечные вьюги, никакого тебе общения, одно радио да телик, где показывают бесконечное веселье да шикарную жизнь. Этот телек уж сколько лет нас всех и их всех за идиотов держит, как считались быдлом, так и остались. Еще хуже чем при коммуняках стало. А красоты тут мно-ого, много красоты всякой.
Даже волки, наверное, не воют, от голода в другие места мигрировали. А так да, вполне поэтично. Только не до пейзажа им тут. Все эти пасторали да пейзанские восторги выдумали твои писатели, а сами, кстати, предпочитают жить даже не в маленьких или средних городах, а в столицах, причем желательно не дальше Садового кольца. И знаешь, никуда эти твои уголки не денутся еще сто лет. На твой век хватит, не переживай. Смотри, наслаждайся, чего тебе еще? Разве мы с тобой в силах что-нибудь изменить? Помню, в первом, что ли, классе был, к дядьке в деревню ездил, а мать в прошлом году там же была. И что? Да все то же, так же горбатятся с утра до вечера, то же дешевое вино в магазинчиках, то же пьянство, та же нищета, все как и тридцать лет тому назад.