Николай Иванович встал.
Когтистая лапа с раскаленными шипами стиснула все в груди, больно отдалось в висках, за грудиной, в левой руке. Он вынул из кармана платок, вытер испарину на лбу и шее. Непослушными пальцами достал валидол, две таблетки положил под язык. Валидольный пенальчик закрыть не удалось, таблетки посыпались на пол. Левый мизинец онемел.
Мальчишка, сидевший впереди, закусив нижнюю губу, размазывал ладонью что-то по дермантиновой спинке сиденья. Жалостливо всхлипнув, он пробубнил, с неживой улыбкой глядя в стекленеющие глаза Николая Ивановича:
— А где моя мамака? Где мамака?
Словно в кисельном красноватом тумане, и не пешком, а каким-то иным способом, медленным и неуклонным перемещением в пространстве, Николай Иванович преодолел расстояние и — оказался у кабины водителя.
— Останови, — сказал он шоферу. — Останови!
— Да в чем дело? — взвился тот, оглянувшись.
Но когда обернулся, весь побледнел, вытаращил глаза, тут же отпрянул, резко затормозил — заругались, заойкали в салоне ушибленные — и проговорил сиплым севшим голосом, пятясь в угол кабины:
— Ты чо?.. Т-ты чего так смотришь, а?.. Товарищи, товарищи, да он не в себе, тронутый… Выходишь, так и скажи, что выхо…
— Николай Иванович, — тихо обратился Витя, возникнув откуда-то сбоку и снизу.
— Николай Иванович, разве вы тут сходите?
Но Николай Иванович, уже выскользнув с автобуса, пошел в обратном направлении.
Михаил Кузьмич Смирнов, кудрявый сорокадвухлетний брюнет, художник химкомбината, по обыкновению проснулся в пять утра весьма бодрый, потому что предвкушал как вот он через полчаса примется за акварель большого эскиза — надо было сегодня начальству представить проект оформления фасада Управления комбината. Идея родилась хорошая: фигуры нефтепереработчиков предполагалось нарисовать в условной манере, как, к примеру, у Дейнеки, но лица должны сильно напоминать нынешнее высшее руководство — генерала, директоров заводов, это им понравится, может быть, и заплатят пощедрее.
Однако подняться с постели не удалось, левая нога и рука не слушались. Он принялся неуклюже суетиться, пытаясь столкнуть непослушную ногу на пол, получалось плохо, потому что одеревеневшая левая рука не могла помочь левой ноге. «Надо же так отлежать», — подумал Смирнов.
Жена проснулась и недовольно проворчала:
— Мишка, кончай ерзать. Чего ты так рано глаза продрал?
— Да се та ны-ны-как, — слегка заикаясь, еле пролепетал Смирнов, не узнавая своего голоса. Язык словно распух и не помещался во рту.
Жена села на постели.
Ангелина Викторовна, учительница литературы, была женщина грамотная, начитанная, она сразу все поняла.