Оттого многие служилые люди из украинных уездов бросали смоленское осадное дело и возвращались к дому, чтобы защитить жен и чад от насильства поганых и полона безвозвратного. Некоторые из них лишь пепелище находили на месте своего двора. Ляхи же, твари нечестивые, отправили хану великую казну за это разорение….
Меха Василий сдал дьяку приказа Казанского дворца, ведающего всей Сибирью, Матвею Одинцову, мужу с небольшими пронзительными глазами. Под опись — рядом подьячий с чернильницей на шее. Потом сказал, что привез и кое-чего еще.
— Челобитную? От себя или всего городового общества? — дьяк прищурился и глаза его стали как жучки в сметане. — Государь непременно прочтет, ибо хочет знать, какую невзгоду народ христианский имеет.
— С чего ты взял, Матвей Аверьянович? Не челобитную, а диковину — из Ленского края.
Дьяк вышел с ним во двор, перекрестился на недалекий Архангельский собор, откинул влажную рогожу, покрывающую тележный груз.
— Это и есть твоя «диковина», Василий? Мог бы и якутскую бабу, что потолще, привезти.
— И что не дивно? Зуб волосатого слона, а не мышиный хвостик. Воевода Палицин, с которым я на Туруханском зимовье свиделся, это одобрил.
— Какое ж мы найдем ему предназначение?
— Ты ж знаешь, Матвей Аверьянович, что сейчас в самых дальних краях державы, по царёву приказу, ищут месторождения металла благородного и до сих пор не нашли. Может, и зуб волосатого слона искать будут — а он уже здесь.
Непрост был дьяк, один с немногими помощниками-подьячими ведал завозом того, что необходимо русским людям на далеком суровом просторе. Помнил наперечет, что содержалось в грудах свитков, от приказов до доездных грамот[2], устилавших столы в приказной избе. Знал всё, что открыто там, в голове его помещался «чертеж сибирской земле». Наконец уложилась в дьякову голову и диковина.
— Где остановился-то, Василий-су?
— В гостином дворе у Фрола Петрова, что в Замоскворечье, в Стрелецкой слободе.
— Много берет?
— Как фряг, который Господу о прибыли молится. Копейку в день. Я ж, считай, на алтын живу. А Разряд мне задолжал три рубля за городовую службу еще в Курске.
— Туда не ходи, сам спроворю, до следующей седмицы непременно получишь… Зуб свой здесь оставь. Может и пригодится.
Через неделю Василий, получив сполна жалование, собрался уже в обратный путь вместе с товарищами, тобольскими городовыми казаками, а в гостиный двор гонец явился. Надлежало прибыть служилому ко двору царскому.
Он как раз полночи обмывал жалованье в кабацкой избе, где случилось объяснить одному завсегдатаю, что за польские панские порядки ратовать негоже православному. Тот вдруг ножом пырнул и целил-то под ребро, но в итоге улегся на пол дощатый, роняя красную юшку из носа. Теперь вот Фролова женка споро замотала руку Василия тряпицей, подложив травку целебную, и зашила тонкой костяной иглой рубаху разодранную…