Вчера вечером после сцены, которая между нами разыгралась, я впихнула в один чемодан все свои вещи. Сейчас живу у своей подруги Эйприл Люис (девушка из нашей конторы), но это временно, пока не подыщу себе жилье. Ничего особенного я не смогу себе позволить, учитывая мой заработок, но, Брайан, только подумай, это же будет моя собственная квартира. Без Нонни! Это кажется мне сном. Я все не верю, что так сделала. Ручаюсь, что и Нонни тоже. Вчера я позвонила Клер из автомата по пути к Эйприл. Рассказала ей, что случилось, и прежде чем она успела воскликнуть по обыкновению: «Я за тебя помолюсь», вклинился голос оператора, заявивший, что за продолжение разговора нужно опустить еще двадцать пять центов. Я чуть не засмеялась, правда, но я для этого была слишком взбешена. Клер я заявила, что если она не хочет, чтобы Нонни умерла от голода или свалилась с лестницы и сломала все свои паршивые кости, то пусть снимает свой нимб и спускается с облака или еще с чего, на чем она там сидит, и приезжает ухаживать за бабкой. И знаешь что? Не думаю, что Бог хоть на йоту рассердится на меня за это.
А хочешь услышать еще более сумасшедшие вещи? Так вот, сегодня утром, когда я пришла на работу, мистер Гриффин, мой босс (я пишу это письмо после разговора с ним, в обеденный перерыв), сказал мне, что у него есть хорошие новости. Он беседовал со своим старым другом, который возглавляет фонд, ведающий стипендиями для великовозрастных студентов, — таких, как я! — которые решили вновь сесть за парту. В общем, сейчас как будто все уже обговорено. Представляешь, я поступаю в колледж! Да-да! Я! Денег, правда, не слишком много — только на оплату учебы и книг, но мистер Гриффин обещает давать подработку — столько, сколько я смогу осилить после занятий. Так что с голоду я не умру, тем более что на машинке я печатаю неплохо. Мне так радостно и вместе с тем так боязно. А справлюсь ли я? Не засмеют ли меня в классе в первый же день? Я бы этого просто не выдержала и убежала с занятий. Только что звонила Молли, и она говорит, что я идиотка. Наверно, так оно и есть, то есть в том смысле, что мне нечего бояться, будто я провалюсь. Господи, как хочется верить, что все окажется хорошо и меня не будут считать самой старой и самой тупой среди первокурсниц Нью-Йоркского университета.
Ты, скорее всего, найдешь это все странным и чересчур уж смелым, но, поверь, так будет лучше. Когда ты вернешься, мы начнем все сначала, на равных. Не будет ни Великомучеников, ни Вьетнамов. Только ты и я. О, как мне тебя не хватает, Брайан! Порой мне кажется, я не проживу без тебя и минуты. У вас там правда так ужасно, как приходится слышать? В своих письмах ты не слишком-то распространяешься насчет того, в каких условиях вы там живете и воюете. Это что, ради моего спокойствия, да? Ты пишешь, что любишь меня и грустишь обо мне, но ведь если ты страдаешь и ничего об этом не рассказываешь, то мы как бы еще больше удаляемся друг от друга. Уж пусть лучше я буду волноваться, чем вообще ничего не знать о твоей жизни. Поэтому, пожалуйста, пожалуйста, рассказывай мне все. Я молюсь за тебя каждый день, каждую минуту. Но больше всего я молюсь Богу сейчас, чтобы это письмо дошло до тебя, пока ты еще не перестал любить меня и верить мне.