Как-то в серый туманный полдень она поднималась по лестнице из подвала, где была с Никосом. И вдруг увидела стоящего на террасе и пристально на нее глядящего Джеральда. Боже, о Боже! Ее как кипятком ошпарило. Обычно он возвращался из банка к ужину, но сейчас он был здесь и смотрел на нее с каменным лицом.
Сильвия задрожала. На какой-то миг ей показалось, что все это происходит не с ней, не может происходить.
Боже милостивый! Он же знает, что я никогда даже близко не подхожу к этому подвалу, что в сырых местах на меня нападает удушье. О чем же еще он может подумать, кроме того, что я была у Никоса? Какое объяснение мне придумать?
Впрочем, ложь сорвалась с ее губ непроизвольно, как это бывает с рукой, которая сама поднимается, чтобы защитить лицо от удара.
— Дорогой, вот сюрприз! Ты так рано! — радостно воскликнула Сильвия, хотя в горле у нее гулко билось сердце. — А я как раз относила бедняге Никосу таблетку аспирина. Он лежит с температурой, а Бриджит сегодня выходная и… Но почему ты не сказал мне, что придешь днем?
Джеральд ничего не ответил, а просто смотрел на нее все тем же странным взглядом, словно перед ним стоял кто-то, кого до сих пор ему не доводилось видеть. Подойдя ближе, она увидела его глаза — холодные, как иней на оконном стекле.
— Я сам не знал, — голос его прозвучал как обычно. — Я вернулся за бумагами, которые забыл утром. — Однако рука, взявшая ее за локоть, была в отличие от обычного не ласковой и нежной, а твердой, какой бывает родительская рука, удерживающая нашкодившего ребенка. — Ты и сама выглядишь так, как будто у тебя жар, дорогая. Все лицо горит. Будем надеяться, ты ничего не подхватила от этого человека.
— Джеральд, я не думаю…
— Знаешь, с прислугой лишняя осторожность никогда не помешает, — продолжал он, словно не слыша ее. — С ними никогда не бываешь уверен, что ничего не подцепил.
— Джеральд… — Она хотела сказать, что он делает ей больно, сжимая руку, но посмотрела на его лицо и передумала.
— Боюсь, дорогая, мне придется настоять, чтобы ты отправилась в постель.
Он провел ее через террасу, и они вошли в холл, где шаги Джеральда, гулко отдававшиеся на натертом паркете, наполняли ужасом все ее существо, вызывая в животе чувство холодной тошноты. Путь в спальню казался ей бесконечным, и каждый шаг этого пути, словно шип, впивался ей в сердце, напоминая, чего она может лишиться. Веселые беззаботные ужины с Джеральдом и Голдами в «Ле Шамбор»; ее бесценные розы и, о Господи, конечно же, этот прекрасный дом. Проходя сейчас через гостиную со сводчатым потолком и чудесными антикварными вещами, уотерфордским канделябром в виде искрящегося хрустального каскада, ступая по роскошному персидскому ковру, она говорила себе: «Я должна запомнить это на всю жизнь».