— Сходи в городскую библиотеку, — сказала подруга со смехом. При этом стали видны металлические пластинки во рту (металла было столько, что, как шутя говорила Молли, по нему можно проехать с запада на восток и с востока на запад). — И погляди, какие книги чаще всего берут читать.
Падре сухо кашлянул и как можно вежливее произнес:
— И ты, насколько я понимаю, прочла эту книгу, хотя твоя бабушка возражала?
— Да, святой отец, — ответила Роза со вздохом.
— Тогда ты совершила двойной грех: не только не выполнила требования своей бабушки, но и солгала ей.
— Честное слово, я не отдавала себе отчета, что поступаю дурно. То есть я хочу сказать, что Холден Колфилд, он… в общем, совсем не секс имел в виду, когда… — Тут Роза в ужасе замолчала: «Неужели, Пресвятая Дева Мария, я произнесла это слово? Кто, в самом деле, тянул меня за язык с этим сексом? Что, мне без Колфилда своих забот не хватает?»
Отец Донахью снова кашлянул, прочищая горло:
— Дитя мое, тебе следует больше доверять мудрости старших, — заметил он мягко. — И помнить, что требования Церкви не подлежат сомнению.
— Хорошо, святой отец.
— Можешь продолжать.
— Это-о-о… вроде все, что я помню, падре…
Очередная ложь с ее стороны. Но что толку пускаться в объяснения. Отец Донахью все равно не поймет, каково ей живется дома.
Роза приподняла лежавшие на плечах волосы, чтобы хоть немного охладить шею. Ей вспомнилось, как раньше, когда она еще ходила в детский сад, Нонни заплетала ей волосы и так их натягивала, что кожа на висках, казалось, может порваться, — в конце концов у нее начиналась головная боль. К обеду, однако, волосы принимали обычный вид, натяжение ослабевало, и черные жесткие кудри торчали во все стороны.
«Как у маленького цыганенка», — ворчала Нонни, сжав губы, готовая приступить к ежеутренней схватке с непослушными волосами внучки. И каждый отдававшийся нестерпимой болью скребок щетки напоминал Розе о том, что в семье она какой-то гадкий утенок. С этой ее оливковой кожей, невозможными кудряшками и черными глазищами.
Да к тому же еще и высокая. Совсем непохожая на своих сестер, маленьких, изящных, с кукольными личиками. Достававшиеся ей от сестер платья неизменно оказывались малы, жали в груди и в талии, неуклюже топорщились на ней, так что она напоминала себе Кинг Конга. Но что ей делать? Нонни уверяет, что нельзя тратиться на новые платья только для того, чтобы удовлетворить свое тщеславие и лишний раз покрасоваться. К тому же они слишком бедны, заключала она, чтобы выбрасывать еще вполне приличные вещи.
Как-то раз, когда в доме никого не было, Роза разделась догола и начала разглядывать себя в зеркале платяного шкафа. Конечно, ей было прекрасно известно от монахинь, что поступать так — большой грех, но сил оторваться от собственной смуглой наготы, отражавшейся в старом зеркале, просто не было. И откуда эта смуглость — даже в тех местах, которых ни разу не касалось солнце? Тяжелые полные груди цветом напоминали полироль, которой Нонни натирала мебель по субботам; соски большие, как розетки, и такие темные, что казались почти синими. А волосы… Целые заросли темных волос курчавились внизу живота. Странно, но они были еще чернее и курчавее, чем волосы на голове!