Рэйчел заметила, как мама слегка скривилась. До сих пор Сильвия, как видно, не смирилась с тем, что ее дочь станет врачом.
«Черт подери, ни за что не буду такой, как она, — подумала Рэйчел с внезапным раздражением. — Все равно как шелковые чулки: красивые — да, но рвутся тут же. Так и мама. Хочет делать одно хорошее, но чтоб при этом не запачкались руки!» Не успев додумать эту мысль до конца, Рэйчел почувствовала смутную тревогу: «А что, если я гораздо больше взяла от матери, чем мне кажется? В таком случае, поскольку она не обращает на секс никакого внимания — невозможно ведь себе представить, чтобы она занималась им с папой так, как делала это София Лорен с Марчелло Мастрояни в «Браке по-итальянски», — то подобная холодность может вполне передаваться по наследству! Так же, как цвет глаз или, скажем, волос!..»
— Но идти надо не завтра, а через целых две недели, — с мягкой укоризной напомнила Сильвия, подливая себе в кофе молока из серебряного молочника и медленно, грациозно помешивая ложечкой, издававшей мелодичный тоненький звук при прикосновении к лиможскому фарфору. — Я как раз сейчас подумала, — добавила она с улыбкой, — вернее, просто вспомнила, как Мейсон учил тебя плавать. Тебе было тогда лет пять, не больше. Папа только что купил этот дом в Палм-Бич. Это было зимой, да, Джеральд?
Оторвавшись на миг от «Уолл-стрит джорнал», тот промычал:
— Хм-м-м? А, да-да. Совершенно верно. У Рэйчел с тем маленьким мальчиком вечно находились какие-то дела. Главным образом, самого дурацкого свойства, — встретившись взглядом с Рэйчел, он заговорщически подмигнул ей, так что дочь сразу почувствовала ту невидимую пуповину, которая соединяла их обоих.
И тут же с горечью подумала: «До чего дряхлым он кажется!»
Возраст словно сточил индивидуальность — черты лица сделались гладкими, как мамин старинный серебряный чайный сервиз. Сквозь серебристую паутину волос просвечивала розоватая кожа со старческими пятнами. Лицо — какого-то безжизненно-пергаментного оттенка… Сердце Рэйчел сжалось от боли при мысли, что в любой момент она может его потерять.
А ведь совсем еще недавно, вспомнилось ей, он поднимал ее над головой на вытянутых руках. И она глядела оттуда в его блестевшие улыбкой глаза на запрокинутом лице — глаза, светившиеся такой любовью, что она не могла не испытывать настоящего — Рэйчел легко подыскала нужное слово — блаженства.
Она продолжала вспоминать. Вот она сидит у него на коленях. В кабинете полутемно, прохладно, пахнет кожей. Вдвоем они слушают музыку, льющуюся из проигрывателя. Какое это удовольствие! Ведь у каждой пластинки своя история. Папа, прежде чем ее поставить, рассказывает, перевоплощаясь в персонажей оперы. Некоторые из этих историй смешны и наивны, другие — печальны и запутанны. К восьми годам все либретто она уже знала наизусть. После этого, опять только вдвоем, они начали регулярно бывать в «Метрополитен опера», казавшейся ей самым чудесным местом на земле. Любимым ее спектаклем была смотренная-пересмотренная «Женитьба Фигаро»…