Мама говорила, что дочка очень похожа на девочку, изображенную на знаменитой картине Ренуара «Девочка с лейкой». Она показывала Рэйчел репродукцию: крохотная девочка с волнистыми рыжевато-золотистыми волосами и ярко-голубыми глазами и в платьице под цвет глаз — стоит, застыв, в саду и держит в руках лейку.
Рэйчел ненавидела эту картину и однажды в припадке плохого настроения исчеркала ее цветным карандашом. И почему это все говорят, что она хорошенькая, миленькая и называют ее пупсиком? Как хотелось ей пробежать быстро-быстро через анфиладу гулких комнат их огромного дома, а не идти чинно, как требует мама; заорать во все горло и начать кувыркаться колесом на узорчатом ковре. Словом, не выглядеть куколкой или дурочкой с лейкой, а быть похожей на вольную птицу или лесного зверя, делать, что тебе хочется, не заботясь о том, что подумают другие.
Сейчас ей стало казаться, что все былые страхи были не о том, о чем надо. Как она боялась, что не вырастет высокой и стройной, как амазонки, о которых прочитано столько книг! А ведь беспокоиться-то, выходит, надо было совсем о другом — о том, что у нее внутри! Там явно что-то не то, какая-то нераспознанная еще аномалия. Какой-нибудь дефектный гормон, недействующий сексуальный стимул или еще какая-то странность. Или даже, не дай Бог, у нее не все в порядке там, внизу…
— Что с тобой, Рэйчел? — прервал ее тревожные мысли голос мамы.
Рэйчел подняла голову. Отец по обыкновению сидел, погрузясь в газету, но мама пристально смотрела на дочь с тем печальным и озабоченным выражением на лице, которое появлялось у нее, лишь стоило им начать спорить о чем-нибудь. Ну разве могла она объяснить маме истинную причину своего нежелания идти в гости! Маме, окружившей себя только красивыми вещами, слушающей по стерео одну лишь классическую музыку, любящей шелковые шарфики и вышитые носовые платки, обожающей свои чудесные розы. Она и сама была как цветок — изящная, элегантная, с широко распахнутыми ярко-зелеными глазами и светлыми — почти белыми — волосами. Полдевятого утра, а она уже накрасила губы, надела нарядное ситцевое платье, вышитое маргаритками, готовясь проводить папу на работу в банк.
Ее бы это привело в ужас! Она ни разу не говорила о сексе. По крайней мере, со мной. Интересно, испытывала ли она когда-нибудь страсть — по отношению к папе… или к кому-нибудь другому?
— Мне просто не хочется идти туда. Только и всего, — ответила Рэйчел. — Этот экзамен по математике совсем меня доконал. Целую неделю я спала всего по полчаса. — Вздохнув, Рэйчел взяла треугольничек тоста и обмакнула его в растекшийся по тарелке желток. — Знаешь, когда я шла в медицинский, то думала, что буду заниматься в основном анатомированием и иметь дело со всякими там овечьими глазами и бычьими сердцами, а не с интегралами.