А рука, скажу я вам, та ещё. Даже не рука — клешня настоящая. Посиневшая до черноты, вся в порезах каких-то, ногти испокон веку, казалось, не стригшиеся, серые, с траурной окаёмкой по краям. Потом снизу ещё надавили, и крышка откинулась.
Дуська спокойно так, как ни в чём не бывало, с табурета своего поднялась, топорик поудобнее перехватила и к открывшемуся люку направилась неторопливо. А оттуда уже появилось нечто и вовсе непотребное. Даже не голова, а ком какой-то бесформенный. Волосы от крови в колтун слиплись, борода сосульками во все стороны торчит, на коже пятна чёрные, правый глаз в картофелину бесформенную, тёмными прожилками покрытую, превратился, зато левый по сторонам таращится, словно выискивает кого. В пасти раззявленной жёлтые зубы мерзко отблескивают, а язык, почерневший уже, наполовину виден. И страхолюдная нежить эта все силы напрягает, чтоб из погреба выбраться.
Дуська вплотную к провалу, из которого чудище это мертвяцкое почти уже выбралось, подошла, примерилась и рубанула. Прямо по шее. Только вот таланта палаческого у неё не было, да и то сказать, она ж доярка знатная, а не забойщик знаменитый. Топорик только и без того мёртвые мышцы на шее слева перерубил, да в кости и застрял. Евдокия едва-едва его выдернуть успела, потому что мертвяк в её сторону так резво лапой махнул, что ещё немного, и задел бы.
Влас из подпола, как жаба, брюхом на пол вывалился и встать попытался. Нелегко ему это давалось. Точнее, чертям, что трупом его командовали. Потому как от поганца Власа в этом теле только мясо гнилое и кости оставались, бисы им завладели полностью. А они маленькие, слабосильные. Вот и дёргался труп Власа Мутного, как вша на гребешке. Евдокия этим замешательством воспользовалась, сзади труп обошла и ещё раз, от всей души, топором по затылку приложилась.
Глухо хрустнуло. Задняя половина черепа Власа повисла на длинном лоскуте блёклой кожи где-то в районе лопаток трупа, а из открывшейся дыры стали вываливаться наружу мерзкие серые ошмётки. Мертвяк медленно поднялся с колен, растопырил пальцы и стал дёрганой, шатающейся походкой приближаться к Дуське.
Тут уж и она отступила на пару шагов. Понятно, страсти-то какие, любая нормальная баба давно бы уже без чувств валялась, но не Евдокия. Решила, видно: драться — так драться, а в обморок падать потом будем. Труп Власа тем временем крабьей походкой к убивице своей подобраться пытался. С трудом ему это давалось, заносило его из стороны в сторону, натыкался на всё, что на пути ни попадалось, но шёл, как пёс сыскной, по Дуськиным шагам один в один.