Эх и плохо мне тогда было… Не говоря уж о том, что хозяйкой Евдокия была получше многих, а Ленку-то я вообще любил как дочь, если б у нас, домовых, могли дочери рождаться, тут ещё и другое что-то наложилось.
Мы ведь дом, в котором живём, как себя, ощущаем. Если стены подгнили, так у нас суставы ноют, если дверь перекосилась — зуб болеть начинает и так далее. А тогда почувствовал: что-то настолько нехорошее с избой творится, что чуть не наизнанку выворачивает. Снизу откуда-то такая гадость прёт, что хоть беги без оглядки. Так и валялся я на чердаке, мало что понимая, и то ли Дуську, то ли себя больше жалея. Очень нехорошо мне было тогда, одним словом…
Дуська же как сидела, так у гробика и сидит, как изваяние. Ни на шаг не отходит. Только в лицо дочки своей мёртвой смотрит, а уж о чём думает… Скорее всего, ни о чём, просто прощается. И ни слезинки, как будто выпил её слёзы до дна кто-то другой. С первого взгляда и не скажешь, кто большим покойником выглядит — дочка или мать.
Ночь уже на вторую половину перевалила, когда всё это началось. Я, понятно, первым почуял, аж все волоски на затылке дыбом встали, как на кошке. Сначала шорохи какие-то неясные в подполе, словно очень медленно кто-то там двигается, неуверенно так. Потом уже погромче, банка какая-то упала и разбилась, тут уж и Евдокия напряглась, потом вообще началось…
Дуська баба запасливая была, солений-варений у неё ещё с прошлого года в подполе достаточно оставалось. А тут словно ветер там внизу пронёсся шквальный: стекло бьётся, удары глухие, потом снова звон. Семи пядей во лбу быть не надо, чтоб догадаться, что кто-то очень злой там внизу беснуется и крушит всё вокруг себя. И даже понятно, кто.
А Евдокия, как и не происходит ничего такого страшного, в лице не изменилась совсем. Только с табурета поднялась, к печке подошла, топорик давешний, недавно от крови оттёртый, из-под неё вытянула и как ни в чём не бывало снова у гроба уселась. Но видно, что готова она ко всему, ждёт просто.
Потом в дверцу подпола снизу что-то глухо бухнуло. Сильно так, аж весь дом задрожал. Потом ещё раз. На погребах никто серьёзные замки не ставит — незачем, вот и у Дуськи простая такая щеколда была на четырёх гвоздях хлипких. Горшки с вареньем — они, знаете ли, привычки такой — из подпола на волю вырываться — не имеют.
Гвоздики уже после второго удара наполовину из досок вышли, а после третьего и вообще в сторону отлетели вместе с защёлкой. Потом дверца эта приподнялась — ненамного, ровно настолько, чтоб в неё рука просунуться могла.