Однажды, праздно глядя в окно из своего гостиничного номера, она увидела, как они идут вдвоем по набережной, без остатка поглощенные друг другом, никого и ничего больше не замечая и лучась счастьем. Линду охватил внезапный порыв, и она не стала ему противиться. Собрала вещи, наспех настрочила Кристиану письмо, что уходит от него, поняв, что их брак был ошибкой. Попросила его приглядывать за Мэттом. И под конец сожгла корабли, прибавив постскриптум (роковое женское обыкновенье): «Думаю, тебе определенно имеет смысл жениться на Лаванде». Схватила чемоданы, вскочила в такси и успела к отправлению вечернего поезда на Париж.
На этот раз дорога показалась ей кошмаром. Линда была, в конце концов, далеко не равнодушна к Кристиану и, едва лишь поезд отошел от вокзала, предалась сомнениям, не поступила ли она глупо и во вред себе. Что, если Лаванда — мимолетное увлечение на почве общности интересов и когда он вернется в Лондон, все пройдет? А может быть, и того проще — он вынужден был по работе проводить столько времени с Лавандой? В небрежном обращении с нею самой тоже не было ничего нового, он вел себя так почти с той самой минуты, как залучил ее под свой кров. Не надо ей было писать это письмо.
У нее был обратный билет, но, правду сказать, совсем мало денег — только-только, по ее расчетам, чтобы пообедать в поезде и чем-нибудь перекусить назавтра. Линда никогда не могла сказать, как у нее обстоит с деньгами — для этого ей приходилось сперва переводить французские деньги в фунты, шиллинги и пенсы. Выходило, что у нее с собой примерно восемнадцать шиллингов шесть пенсов, а значит, о спальном вагоне не могло быть и речи. Она до сих пор еще не проводила ночь в поезде на сидячем месте и никому теперь не пожелала бы это испытать — так бывает во время тяжкой болезни с высокой температурой, когда томительно долго тянутся часы и чудится, будто не час прошел, а неделя. Раздумья не приносили с собой утешения. Собственными руками она порвала все, что было прожито за последние два года — все то, что пыталась вложить в свои отношения с Кристианом — и вышвырнула, точно ненужные клочки бумаги. Чего ради было тогда уходить от Тони — от мужа, с которым она поклялась делить и горе, и радость — покидать родного ребенка? Вот с кем, как она прекрасно знала, связывал ее долг. Мысль о моей матери пришла ей на ум, и она содрогнулась. Возможно ли, чтобы ей, Линде, была отныне уготована жизнь, которую она глубоко презирала — жизнь скакалки?
Ну ладно, — Лондон; но что там ждет ее? Тесный домик, пыль, запустение. А вдруг, подумалось ей, Кристиан кинется за нею вдогонку, приедет, потребует ее назад? Но в глубине души она знала — не кинется и не потребует, и это конец. Кристиан слишком искренне верил, что люди вольны распоряжаться своей жизнью, как им заблагорассудится, и нельзя им мешать. Он был привязан к ней, Линда это знала, но и разочарован в ней — это она знала тоже. Сам он не сделал бы первого шага к разрыву, но будет не слишком опечален, что его сделала она. Скоро в голове его родится какой-нибудь новый замысел, новый проект избавления человечества от страданий — неважно, какой части человечества, неважно где, лишь бы поболее числом да страданья помучительней. Тогда он и думать забудет о Линде — не исключено, что о Лаванде тоже — словно их вовсе не бывало. Кристиан не принимал участия в неистовой погоне за любовью, им двигали иные интересы, иные стремленья, и для него не имело особого значения, какая женщина в данный момент окажется в его жизни. Но она знала, что в определенных вопросах он непреклонен. Он не простит ей того, что она сделала, не станет уговаривать ее передумать — да и с чего бы ему, собственно, так поступать?