— Ну, пока что нам надо добраться всего лишь до Котиньолы, — отрезала она, поняв, что с нынешнего дня ей придется как-то мириться с навязчивой идеей, овладевшей мужем.
— Сегодня же переговорю с отцом. Я все обдумал и считаю, что нам не следует покидать графскую усадьбу. Лучше уж попытаться уговорить стариков переехать в Луго, в наш дом, — объявил Тоньино.
— Ты что, хочешь убедить его продать землю?
— Я думал о том, кому бы отдать ее в аренду. Один из твоих братьев, к примеру, мог бы этим заинтересоваться. Что скажешь?
— Я согласна, — ответила Лена, сильно покривив душой.
Мысль о сдаче земли Мизерокки в аренду одному из ее братьев вызывала у нее сильнейший внутренний протест: Лена ни минуты не сомневалась, что любой из них будет всячески отлынивать от уплаты. Еще меньше ее привлекала перспектива поселиться вместе со свекром и свекровью в маленьком домике в Луго, где едва хватило бы места для них с Тоньино да для пары детей, если таковые появятся.
Но на дворе было Рождество, и ей не хотелось, по крайней мере в праздничный день, перечить мужу.
Скорбная весть настигла Тоньино и Лену в нескольких километрах от Котиньолы. Лена узнала своего брата Аттиллио, яростно крутившего педали велосипеда им навстречу.
— Что случилось? — спросила она с беспокойством, забыв даже поздороваться.
— Твой отец, — ответил Аттиллио, обращаясь к Тоньино.
Тот почувствовал, как ледяная рука сжала ему сердце, уронил вожжи и побледнел.
— Мой отец? — ошеломленно повторил он.
— Вчера он лег спать, и все было в порядке. А сегодня утром так и не проснулся, — принялся объяснять брат Лены. — Я поехал вас предупредить.
Тоньино слез с телеги.
— Дай мне свой велосипед, так я скорее доберусь до дому.
Несколько километров, отделявших ее от Котиньолы, Лена проехала в обществе брата, севшего править телегой вместо Тоньино, и по дороге узнала от него подробности печального происшествия.
Когда она вошла во двор дома Мизерокки, ее там уже поджидала вся ее семья: отец, сестра, братья, их жены и дети. Они окружили ее и принялись выражать соболезнования, а Лена принимала их, хотя в глубине души была больше встревожена состоянием Тоньино, чем опечалена смертью свекра.
— Подумать только, ведь мы готовились к такому прекрасному празднику! — восклицала Эрминия, обнимая ее с пылом, которого Лена в ней не подозревала.
Да, она постарела, ее воинственная и злобная старшая сестра. Волосы поседели, не хватало нескольких зубов. Лена из вежливости обняла ее в ответ, искоса наблюдая за отцом, державшимся в стороне. Он тоже постарел и больше ничем не напоминал того буйного и свирепого грубияна, каким запомнился ей.