— Я вернусь к себе. Даже болтать больше ни с кем не тянет. Увидимся завтра на похоронах. — Пьетро тяжело поднялся со скамьи.
— Как хотите, папа, — улыбнулась Лена, провожая его к дверям. — Хоть вы-то отпразднуйте это Рождество по-человечески.
— А все же, если бы я отдал тебя в жены этому Рангони… — проворчал Пьетро, выходя за порог.
Ни он, ни Лена не заметили, что Тоньино стоит у них за спиной и слышит последние слова тестя.
— Что это говорил твой отец по поводу Рангони? — зловеще спросил Тоньино.
Он был смертельно-бледен.
Впервые с тех пор, как вышла замуж, Лена ощутила страх.
— Что он сказал, ты сам слышал, — ответила она лихорадочно пытаясь взять себя в руки.
Лена знала, предчувствовала, что рано или поздно эта история выплывет наружу, и теперь проклинала себя за то, что ей в свое время не хватило смелости открыто поговорить обо всем с мужем. А сейчас придется причинить ему боль как раз в тот момент, когда он переживает потерю отца. Рождество началось плохо, что и говорить, а уж закончиться ему суждено было совсем скверно.
Тоньино прошел к очагу и сел на лавку. Он промерз до костей, и Лена заметила, как он поморщился от боли, протянув руки к огню, чтобы согреться.
Она сняла пальто, повесила его на вешалку и накинула на плечи шаль свекрови.
— Не нравится мне то, что я услышал, — бесцветным голосом произнес Тоньино.
— Я приготовлю что-нибудь поесть, — предложила Лена, обвязавшись фартуком. — А потом схожу наверх, попробую уговорить маму спуститься. Она заболеет, если останется там надолго, на этом холоде. — Она говорила отрывисто, в безнадежной попытке заставить его позабыть слова отца.
— У тебя, оказывается, есть скрытая рана, и она все еще кровоточит, — упрямо продолжал Тоньино. — Теперь я понимаю, почему ты так не хотела ехать в Луго. Я еще не забыл, как ты тогда сиганула с телеги и умоляла отвезти тебя обратно домой. Я тебя просил назвать одну-единственную причину, которая оправдала бы твое нежелание следовать за мной, но ты мне так и не дала вразумительного ответа. Вот теперь я понимаю, в чем дело.
Наступило тяжелое молчание. Лена села на скамью напротив него, уставившись на язычки огня, пляшущие на потрескивающих и сыплющих искрами поленьях. Тоньино не сводил с нее здорового глаза, словно пытаясь проникнуть ей прямо в душу.
— Я всегда была тебе верна, — сказала она наконец в надежде утихомирить гнев мужа.
— И шлюха бывает вернее девственницы, — бросил он язвительно, словно вызывая ее на скандал.
— Оскорбительно и глупо, — ответила Лена, рывком поднимаясь на ноги и срывая с плеч шаль.